Сергей Смирнов - Хроника лишних веков (рукопись)
Ив эту минуту я совершил самую тяжкую ошибку.
— Видите ли, это — двадцать очень древних и очень золотых ценных монет. Пусть вас не удивляет такая странная коллекция…
…и осёкся.
Она медленно и грустно качала головой.
Воздух каменел, превращался в лёд. Я застывал во льду.
— Я не могу принять этих денег… Я знаю, что Аристарх думал обо мне… как я здесь, одна. Он был прекрасным человеком… Николай Аристархович, я вынуждена сообщить вам, что я замужем… — Льдинки на ее губах ломались, ломались, мучительная улыбка не таяла. — Мой муж — итальянец. Маркиз Ч-ти… У меня теперь нерусская фамилия.
— Он несомненно прекрасный человек.
Ее плечи опустились. Она вся сникла.
— Зачем вы обижаете меня?
«Ты не гипербореец, а сволочь», — сказал я себе, но не мог подавить в себе нараставшую злость.
— Простите, Екатерина Глебовна, простите меня ради Бога. Всё ломается внутри.
— Я вас понимаю. Я полагала, что и вы меня поймёте… Наконец, мы с Паоло знакомы не один год… Почему вы так смотрите на меня?
Я, правду сказать, вообще не видел ее — в глазах темнело.
— Екатерина Глебовна, вы делаете из меня Вечного Жида…
— Я не понимаю…
— Простите. Но может быть, все же… я оказываюсь… в очень неясном положении.
— Вы из России недавно?
— Как сказать…
— Я прошу вас… поймите меня… Ваши чувства успокоятся, а я… — В ее глазах блеснули слёзы, не льдинки, она поднялась. — Благодарю вас. Вы сделали для меня очень многое… Я передаю вам права — распорядитесь по своему усмотрению.
Прошло еще несколько мгновений. Я проводил ее… Механический Марко треснул дверцей, авто ускользнуло в какие-то неведомые пространства.
«Ты плохо о ней думаешь», — бросил мне в спину Демарат.
«Прости», — не оборачиваясь, уже по привычке ответил я ему.
«Ты неисправим», — засмеялся он.
Сорок восемь ступеней вверх отняли у меня последние силы.
— Вы поссорились? — опять встревожилась мама.
— Мы не могли поссориться, — ответил я, заползая боком на диванчик. — Я видел ее первый и последний раз в жизни.
Мама подошла и поцеловала меня в висок.
— Плохи мои дела, мама, — по дурости разоткровенничался я. — Боюсь, я обречен на вечные скитания.
Этого говорить тоже не стоило.
В чем оно, Провидение?… Возьми г-жа Ч-ти «червонцы»… а не провалился бы я в тот же миг в Манчжурию, в шубу, тихо умирать-замерзать под шаманские завывания?.. не убил бы стариков своим последним, внезапным исчезновением без вести?
Я починил, как мог, серебряную шкатулку, выправил ее бока и с маленьким проектом на блокнотном листке посетил итальянского гравера.
«Потомкам г-жи Ч-ти — в собственные руки».
Никакого года. Никакой подписи.
Шкатулка провалилась глубоко в трещину Колизея. Я наскрёб горстку мелких древних камешков и присыпал ими маленькую гробницу.
Я прожил в Риме семь лет.
В двадцать пятом умерла мама. Отец, торопясь следом, чаще, чем раньше, шутил, а в последний день долго сидел на постели, с лёгкой печалью смотрел сквозь стены и Рим, как когда-то в России, поверх моей гимназической фуражки — на опустошенный пригорок, на незримую красоту исчезнувшей берёзовой рощи.
Родители мои легли в землю где-то по соседству со стратегом Демаратом, с египтянкой Нисаэрт, тоже имевшей римское гражданство, и с бескровным и честным римским префектом.
Только мне не было покоя в Риме, не было мне уже там места, где подклонить в покое голову.
Меня гнало прочь, я искал себе какой-нибудь город-нигде и нашел: Харбин. В конце концов, я ведь должен был попасть по указке полковника Чагина именно в Харбин, не попадись мне на пути та злополучная полынья.
Три года я просуществовал в Харбине, наслаждаясь лунным ликёром.
И однажды я увидел сон, гремящий и яркий, сильнее яви.
Огромный табун грохотал водоворотом вокруг алого шатра.
Я догадался: в сердцевине шатра, на ложе — тело повелителя гуннов.
Я уже давно знал, читал еще в гимназии: в день погребения своего владыки варвары закрутили вокруг его ложа десять тысяч кобылиц.
Тяжелый вихрь вытягивался в небеса, поднимая воронкой душу Аттилы и его Марсов меч…
Я вскочил с постели.
Коренастые, похожие на мускулистую саранчу Апокалипсиса, лошади Аттилы грохотали по крышам Харбина.
«Еще три дня после окончания битвы души погибших сражались над Каталаунскими полями…» Вот — предание. Как же я не догадался раньше!
Словно бы тёмное бельмо лежало на памяти — и вдруг растаяло.
Вот ради какой цели Аттила стремился к поражению на земле! Великая конница-орда мёртвых — его новая непобедимая армия, живые стали ни к чему. Ему не терпелось взойти на краду, в погребальный огонь Он опасался только одного, опасался — пренебречь правилами великой Игры в кости.
Аттила не умрет. Он поведет своих лохматых гренадёров к звёздам — топтать империи Млечного Пути и царства Андромеды. И наступит день, когда он, страшное чудовище Гарм, подступит к стенам Валхаллы. Боги тоже ждут Судного Дня.
Что могу противопоставить им всем я, самозваный гипербореец? Могу!
Я соберу всех своих, неприкаянных и обремененных, залитых водами потопа: полковника Чагина, и воина Сигурда, и Рингельд, и стратега Демарата, и Нисаэрт — и всех своих, кого сумею разыскать. Я соберу их всех, и, как Моисей, выведу их из пустыни страшной игры богов, называемой «временем». Для чего-то я еще нужен, живой…
Я соберу их всех по сусекам вселенной и времён и выведу всех в землю неведомую, в ту пору неизвестную, и лишь спустя тысячу лет после того, как наш прах истлеет в ней, эту землю горделиво нарекут Третьим Римом. Там мы дождемся, наконец, Судного Дня и скажем:
«Господи, помилуй нас, грешных. Мы обманулись. Мы играли в плохую игру, но играли в нее честно — и до конца».
Извещение читателям.
Уже после сдачи последней части рукописи в набор редакция получила достоверное известие о том, что Николай Аристархович Арапов убит в Манчжурии при переходе границы советской России. Надеемся сообщить подробности в ближайших номерах.
Сергей Анатольевич Смирнов, член СП России
