Сергей Смирнов - Хроника лишних веков (рукопись)
«Она не пропадёт…» — словно услышал я.
На столике мутно мерцал зловещий пузырёк.
«Спрятать от греха…» Я подкрался к столу, но Ниса услышала мой манёвр.
Она посмотрела на меня, лицо ее было пустым.
— Ты убил его… — Лёгкий ее выдох коснулся моего лица.
— Прости… — тотчас, второпях, обескуражено ответил я, еще не осознав смысла трех слов.
— Ты убил его! — повторила она звонко.
Меня проняло. Я как-то весь вмёрз в душный, горьковатый воздух.
— Ниса…
Она положила красивую обнаженную руку на серый плащ и смяла, стянула его пальцами на груди Демарата.
— Ты убил его! — пронзительно крикнула Ниса.
Плащ сорвался с покойника и комом попал мне в лицо.
Я подхватил его — и тут же получил крепкий удар в скулу, другой — в губы. У Нисы были тяжелые, сильные руки.
Я пытался схватить ее за руки, плащ трещал.
— Ниса!
Свет метнулся — был еще удар по голове, не рукой, а чем-то твёрдым — и я сорвался в бездну.
Потом, когда-то, я очнулся. Глухая боль распирала череп. Я с трудом разомкнул веки. Матовый шар света висел на треноге, лиловый туман плыл по комнате. Демарат был вновь прикрыт плащом, и, увидев его руку, я обругал себя последними словами: я не позаботился о его руке. Так она, в стороне, криво и закоченела. Закоченела раньше, чем вернулась Ниса… Если бы не это…
Нисы не было. Не было и пузырька на столе.
«Все плохо, — согнулся я. — Хуже некуда.
Я встал на колени перед Демаратом.
— Я всех убил, Демарат! — возопил я к нему. — И вот видишь, сам не могу подохнуть. Мне нельзя так…
Ответа не было. Казалось, что Демарат молча улыбается под плащом.
Я потрогал свою голову — на лбу горела целая гора. Я выполз вон и сбросил себя в тёплый после душного дня, тёмный водоём. Утопиться в жидком звёздном крошеве — нет! Нелепость!
Надо было заняться делом. Люди префекта были наготове. Ждали. Тело стратега вынесли по всем правилам, с первыми почестями…
Тогда я вернулся в свой угол, лёг в темноте и забылся.
…Тяжелое жаркое тело теснило меня. Я отстранялся прочь и слышал, что стону…
Ниса, тяжелая и жаркая, теснила меня и обвивала сильными руками, я задыхался, мне не оставалось никакого пространства.
— Прости… прости… это не ты… — шептала она и наваливалась всё тяжелей и жарче. — Мы одни… никого… совсем никого… никого больше… возьми меня, а то я умру… мне страшно.
Из последних сил я высвободил из-под неё руку, думая отстранить… Ниса была нага и нестерпимо горяча.
— Нет! Нет! Я не хочу умирать… забери меня отсюда…
…Я очнулся вновь — когда, не знаю — в необыкновенной, лихорадочной лёгкости. Стены бледнели. Близился рассвет. Ниса спала рядом, но спала как бы одна, положив голову на сгиб локтя. Я осторожно перебрался через нее на пол, накинул на нее тонкую патрицианскую простынку.
«Другой ночи в Риме может больше не быть», — предупредил я себя, нашёл свой кинжал, хватился шкатулки, но она оказалась на месте.
Гунны храпели посреди Рима, вокруг чёрного кострища. Вот было оно — дурное предзнаменование для Вечного Города.
Я вышел на улицу, огляделся и решил поверить префекту. Что еще оставалось?
До Колизея, и впрямь, было рукой подать.
Я побоялся прятать шкатулку на уровне роста и нашёл подходящее местечко в стене — приличную щель — ярусом выше.
Пока я расширял и углублял щель кинжалом, совсем рассвело.
Шкатулка вошла в углубление боком, но на половине застряла. Нервы сдали — я принялся вколачивать ее вглубь рукояткой кинжала. С каждым ударом я всё безобразней сминал изящную вещицу и всё глубже впадал в отчаяние, с каждым ударом всё яснее понимая безнадёжную глупость затеи.
Но дело было сделано — шкатулка была втиснута в щель насильно, и перепрятать ее теперь можно было, лишь взорвав предварительно стену.
Я заткнул щель сверху мелкими камешками, распрямился и сказал себе:
— Финита ля коммедия… Больше ты не нужен никому.
«Она не пропадет», — вспомнил я о Нисе, вспомнил ее одинокий и безмятежный утренний сон.
Небо ласково голубело над зачумленной Империей. Я засмотрелся в него… и вдруг поскользнулся на отполированной сандалиями римлян, покатой ступени… Я шёл по краю лестницы, ближе к свету и… сорвался прямо вниз, на арену, с приличной высоты… не меньше десятка аршин…
ИСХОД — В БЫТИЕ
«…Ангелы на руках возьмут тя, да не преткнеши о камень ногу твою…»
Бред величия, он и есть!
Я не разбился.
Ледяной шквал сбил меня с ног.
Я вскочил. И был наг.
Ледяной шквал страха охватил меня. Вот он — ад! Сфера!
Но ах! Я стоял, не разбившись, на арене Колизея, и до меня доносился шум города, которого не могло быть в пятом веке до нашей эры… Не далеко, а совсем вблизи, за стеной, послышался не треск цикады, а гусиный крик автомобильного клаксона.
Первое, что я сделал спустя полторы тысячи лет — разрыдался. По-детски отчаянно и сопливо.
Потом, выглянув из стен древнего Колизея и, убедившись, что меня отпустили, я завопил:
— Aiutatemi! Помогите!
Меня подобрали полицейские.
В участке я объяснил синьорам, что прибыл поездом в Рим, к родителям, и решил немного погулять по Вечному Городу прежде, чем пугать стариков непомерной радостью (сын! живой! из России!). И вот злая шутка рока: нападение совершенно беспощадных грабителей.
Меня внимательно выслушали, деликатно отводя носы. Не внял я Демарату — не боролся с гуннской вонью его способом. И вот — незадача… Синьоры трижды спрашивали у меня адрес родителей и трижды записывали его… но подобрали мне полный комплект списанной форменной одежды без знаков отличия.
Синьоры римляне, я так многим обязан вам!
Я несколько раз приглядывался к календарю и видел одну и ту же дату, свидетельствовавшую о чуде — о том, что, судя по всему, я очутился в Риме мгновением позже того, как бесследно исчез из своей манчжурской шубы. Бурятский шаман, вероятно, еще стоял, таращась на мой пустой гардероб, когда я уже трясся по Риму в полицейском тарантасе…
— Вот и Коленька приехал, — только и сказала мама.
Больше нельзя было плакать… Нельзя было плакать, как там, на пустой арене Колизея.
— А скажи-ка ты мне, Никола, — со своей лучшей, стоической улыбкой сказал сильно постаревший отец, — на каком таком лихаче ты сюда поспел? С Амура-то… Или я ошибаюсь насчет Амура?.. Ну-да ладно, — вздохнул он, по-своему поняв мой ошалелый взгляд. — Сначала покормить бы тебя с дороги.
