Вадим Бабенко - Семмант
И, понятно, мои рассказы стали теперь выходить неловко. Вместо твердой почвы я ступил на очень зыбкий песок. Все звучало вымученно, нарочито. Я злился, мял бумагу, с ненавистью глядел на косые строки.
Я вчера подцепила богатого папочку, – хвасталась мне Адель. – Смотри, какое колечко – он очень щедр в подарках…
Сын шейха из Катара везет меня в Сардинию на два дня. Я привезу тебе раковину с шумом моря…
Мне нравится, когда мужчина ведет меня на шопинг после. Я тогда многое готова сделать – например, за новые туфли. Многое готова предложить – сама!..
Все это я старался подать легко и игриво, почти как шутку. Но, однако же, шутки не выходило. В голосе Адель слышались базарные нотки. Она стала раздражительнее, капризнее – вслед за Лидией Алварес Алварес. Будто теперь та служила для нее моделью, а не наоборот.
Трудно создавать то, что не любишь – я хотел отделаться побыстрее, спешил, спрямлял углы. И Адель получалась чересчур примитивна, я больше не находил для нее верных слов. Наши с ней диалоги утратили искрометность. Исчезла и доверительность – нам как будто стало труднее понимать друг друга. Я винил свою фантазию, винил себя за бездарность. Но, на самом деле, мне просто было не интересно.
Он предлагал мне замужество, – говорила Адель о сыне шейха. – Я отказалась конечно, я берегу себя для иного. Мне вообще рано… – и добавляла зачем-то: – Знаешь, мне кажется, он не тот, за кого себя выдает!
У меня опять новые босоножки, – сообщала она, потягивая мартини. – Смотри, они одного цвета не только с сумочкой, но и с ремешком часов. С кошельком, с заколкой для волос… С кредитной карточкой, с чехлом от телефона…
Многое звучало двусмысленно, но я почему-то не вымарывал ни одной реплики. Словно оправдываясь перед Лидией, а может, напротив, тыча ей в лицо. Порой Адель казалась чуть ли не идиоткой. Я почти перестал замечать, где заканчивается ирония.
Смешно, но все эти натужные попытки, все эти жертвы, поиски арифметического среднего не приводили ни к чему толковому. Я чувствовал, что в глазах Лидии и эта Адель не выглядит лучше. Мне не удавалось настроиться на ее волну, хоть она и понимала наверное, что я стараюсь.
Мысли Лидии путались, вдруг ей стало казаться, что я недоволен ее внешностью, тем, как она следит за собой. Начались приступы ревности, она стала злиться, выдумывая себе невесть что. Стоило мне отвернуться, случайно скользнуть взглядом по чьим-то бедрам, как она уже выискивала себе соперницу. Или – вымещала на мне обиду, щипала меня, больно вонзала ногти…
В августе Мадрид опустел, воздух сгустился, солнце замерло в зените. Лидия записалась в спортивный клуб, но почти туда не ходила. Зато она стала ярче краситься, злоупотребляла румянами, выглядела вызывающе. Мне хотелось хохотать над собой, над беспомощностью своих усилий.
Наш секс по-прежнему был неплох, это как-то сглаживало остальное. Но теперь, сразу после объятий, Лидия требовала, чтобы я тратил не нее деньги – водил в шикарные рестораны, покупал украшения и одежду. Я даже подарил ей машину, джип очень престижной марки. Он был мускулист, серебрист и блестящ… И Адель говорила теперь все больше о покупках, тряпках, манящих витринах. Я рассчитывал, что хоть так нащупаю гавань, безопасную для всех нас. Хотелось вернуть видимость гармонии, но мой расчет не оправдался. Каждый развивался в свою сторону – не туда. Лидия становилась все ненасытней, Адель все вульгарнее, а Семмант все печальней.
Конечно же, конфликт не мог обойти его стороной. Наивно было бы думать, что он, ослепленный, ничего не заметит, хоть я и надеялся на это поначалу. Вскоре стало ясно – ему не по себе. А потом я понял, что именно Семманту приходится хуже, чем всем нам.
Не удивительно – кто, как не он, был чужд дисгармонии компромисса. В ком, как не в нем, звучал камертон, уличающий всякий намек на фальшь. Я сам создал его таким и теперь видел, какую цену он за это платит. Как ему трудно, болезненно, плохо.
Целевые функции Семманта явно конфликтовали между собой. Контрольные суммы не совпадали, числа выстраивались в расходящиеся ряды. Он впал в растерянность – очевидно, Адель, какой она стала, была ему непонятна. Ее рационализм не убеждал, никого не мог обмануть, и что-то главное в ней исчезло, обнажив подложку из суррогата. Разговоры про деньги претили роботу, знавшему о них все. Адель будто предлагала открытым текстом: содержи меня. Он быть может был бы не прочь, но что-то подсказывало ему – такие вещи не говорят вслух. На них даже не намекают, их можно лишь принимать с благодарностью. И тут был явно не тот случай.
Почувствовав неладное, Семмант стал искать причины – в себе. Не в правилах рыцаря подвергать сомнению достоинства дамы сердца. Как когда-то, во времена больших потерь, он вновь пересматривал свой взгляд на вещи – будто хотел понять что-то, недоступное пониманию.
Тактика его действий тоже стала другой, он бросался в разные стороны, словно в поисках выхода. Принялся вдруг поддерживать акции лучших модных домов, скупал их лихорадочно, бессистемно. Потом что-то перещелкнуло в его мозгу, он сбросил их все безжалостно, в один день. Сбросил – и потом еще играл против, против…
Вообще, он вернулся к игре на понижение, о которой давно уже забыл и думать. Теперь он, наоборот, стал в ней гиперактивен, бежал впереди брутальных хищников рынка. Когда я купил Лидии джип, он набросился на акции автопрома, безрассудно пытаясь заработать на их падении, хоть создать нужный тренд ему было не по зубам. Но он рисковал, размахивая копьем, выискивал жертву – а все оттого, что я описал автомобиль в письме Адели. Она хвасталась, что ей будто подарил его банкир-швейцарец – и Семмант, заодно с автопромом, ополчился на швейцарские банки. Потом вообще на все швейцарские фирмы – без повода, без разбора. Ревнуя, не иначе – то ли к джипу, то ли к банкиру, а может и ко мне.
Конечно, такие действия не способствовали успеху. Мы стали терпеть убытки – иногда заметные. Я не вмешивался, будто оцепенев, не уводил капитал с его счета, малодушно ожидая, что ситуация выправится сама. Смешно, но так оно и получилось – все же, у робота был огромный запас надежности. Вскоре включились механизмы самозащиты – как мощный седатив. Раскачка функций почти прекратилась, повысилась устойчивость, восстановилось равновесие. Но за это пришлось дорого заплатить: все его эмоции будто сошли на нет.
Он вновь стал требовать внешней памяти – очевидно, затеяв очередную перестройку. Добавлял в себя что-то – еще один слой абстракций, новый уровень поверх созданных ранее. Не знаю, что это было, он со мной не делился – ни образами на экране, ни намеком, ни словом.
