Наталья Никитина - Полтора килограмма
в виде желтых и оранжевых листиков, аккуратно прикрепленных детскими пальчиками. Ветка крепилась к
кусочку картона, обклеенного сухими листьями клена. Композиция очень красивая, и я ее похвалил.
Малышка торжественно несла свое творение, ее глаза сияли от гордости. Дочь пыталась поймать взгляды
многочисленных прохожих, идущих по тротуару нам навстречу. Она улыбалась им и ждала уже если не
похвалы, то хотя бы ответной улыбки или одобрительного взгляда на ее веточку. Но люди, все как один, шли
с плотно сжатыми губами, устремленным вглубь взглядом и чуть сдвинутыми бровями. Ни один, ни один из
них даже не посмотрел на ребенка! Ее взгляд стал заискивающе умоляющим, улыбка потеряла
первоначальную гордость, и детские глазки жалобно смотрели на этих людей. Она безмолвно выпрашивала
хоть капельку одобрения от них!
К моему горлу подкатил ком горечи, сожаления и даже злости на всех этих бесчувственных,
зашоренных людей, не способных никого замечать, кроме себя! Мне было стыдно за всех нас, взрослых!
Она спросила меня: «Папа, им не нравится моя поделка?» Присев перед ней, я взял ее за плечи и,
заглядывая в глаза, полные разочарования, сказал: «Это самая лучшая поделка из всех, что мне приходилось
видеть! А эти люди… понимаешь, у них наверное много проблем, у кого-то болеет мама, у другого нет денег
на еду. Они просто ничего не замечают и торопятся куда-то».
Не знаю, утешили ли мою дочь эти слова. Однако она больше не улыбалась, и взгляд ее потух.
Девочка шла рядом, крепко держа мою руку маленькими пальчиками. И тут одна старушка улыбнулась ей,
промолвив: «Ах, какое красивое дерево!» И прошла мимо. Я готов был догнать ее и расцеловать руки,
потому что моя девочка встрепенулась, гордо заглянула мне в глаза и вновь поверила в этот Мир. Весь вечер
у меня не выходила из головы произошедшая ситуация. Я понял, что если не увезу дочку из этой страны, то
она, постоянно натыкаясь на людское безразличие, сама зачерствеет душой и станет такой же, как они.
Утром я подал объявление о продаже дачи, гаража, автомобиля и квартиры. Так наша семья эмигрировала в
Америку. Прошел ровно год. Я шел по Орландо за руку со своей пятилетней дочкой. Прохожие улыбались
ей, кто-то сделал комплимент ее длинной косе, красивому платью, один даже угостил конфетой. Мы словно
оказались на другой планете.
Теперь всё свободное от процедур время я проводил в прилегающем к клинике парке, наслаждаясь
пением птиц и лучами солнца, пробивающегося сквозь листву лип. У меня появилось любимое место, где
особенно легко дышалось. Это был крепкий, могучий дуб. Я сидел в тени его ветвей, и он делился со мной
своей мощью и спокойствием.
Каждое утро после завтрака я кормил свежим хлебом диких уток, которые жили на островке посреди
местного пруда. При моем появлении они выказывали радостное волнение, вытягивали головы и молотили
крыльями по поверхности воды.
Первые дни мая были наполнены ароматом клейкой листвы, который я вдыхал всей грудью.
Укутанный до самой шеи в шерстяной плед, я казался себе всё тем же восьмидесятилетним стариком. На
прогулках меня обычно сопровождал Майкл. Днем мы практиковались в русском языке, а по вечерам он с
грустью в глазах вспоминал истории из прошлой жизни, позволяющие познать русскую душу. Не обходилось
и без дивертисментов. Пару раз Майкл возил меня в местный бар, где мы от души принимали на грудь,
курили сигары и угощали красивых девушек. Я чувствовал глубокую симпатию к этому парню: он был
настоящий, лишенный пустой суеты, не стремящийся, как все мы, произвести впечатление на окружающих.
78
Он просто жил по своим этическим нормам и не мог поступать иначе. Я бы сравнил его с конем.
Породистым сильным иноходцем.
С другими обитателями санатория мы чаще всего пересекались в узких коридорах с протертыми
дорожками на ковролине, оставляемыми инвалидными колясками. Проезжая мимо друг друга, мы
обменивались приветствиями, но не разговаривали. Каждый из них, как правило, замыкался в своем горе в
одиночестве. Лишь некоторые особенно коммуникабельные личности объединялись в небольшие
компании. Я же всегда верил в то, что, подобно дереву с могучими корнями, устою в любую непогоду и
обязательно встану на ноги.
Пролетело лето, и наступила осень. В сентябре я уже мог стоять с помощью четырехопорного
костыля. И сразу стало понятно, что очередной операции избежать не удастся. Была нарушена функция
мозжечка, отвечающая за способность человека держать равновесие. Несмотря на прекрасное физическое
состояние тела, мне не удавалось передвигаться на костылях. Густая шевелюра была безжалостно сбрита, а
затылочная часть скальпа обрела новый элемент узора из незатейливых хирургических швов, среди которых
с непоколебимым упорством, словно газон, принялся пробиваться ежик темных волос.
Еще в июле мне провели несложную пластическую операцию, и от некрасивых рубцов, идущих вдоль
позвоночника, не осталось и следа. Теперь о перенесенной операции можно будет догадаться, лишь обрив
голову наголо.
Однажды, в конце ноября, меня навестил Том. По всей вероятности, за ним следили, потому что на
следующий день я увидел в парке в конце аллеи две мужские фигуры в черном. Сидя на скамейке и
вооружившись русско-английским словарем, я читал Солженицына в подлиннике. После успешной
операции на мозжечок я передвигался по территории парка с тростью без сопровождения. Когда эти двое
поравнялись со мной, то в одном из них я узнал секьюрити Броуди, того, со стертым лицом. Колючий
презрительный взгляд ощупал меня, и устремился дальше. Вероятно, ему были заданы несколько другие
ориентировки для поиска фантома. Да, именно фантома! Он искал, но кого, и сам не знал. Озноб страха и
ненависти расползся по телу мелкой дрожью. Я был абсолютно беспомощен, и, если бы эти двое запихнули
меня в машину и увезли, это был бы конец. Они исчезли в здании санатория, пробыли там около сорока
минут. Затем вышли и остановились. Тот, обезличенный, осматривал территорию, второй энергично
натягивал кожаные щегольские перчатки, резко вколачивая ребром другой руки межпальцевые
промежутки. Он явно нервничал. Поиски не увенчались успехом.
Пару раз я выезжал в город, чтобы прогуляться возле воды. Был ноябрь. Опираясь на трость, я шел
вдоль океана. Песок, пресыщенный влагой, утратил свою сыпучесть. Отпечатки ног людей и собак – всех
тех, кто прошел здесь несколько дней назад, теперь замерли до первого снега. Скоро начнется зима с ее
