Виталий Вавикин - Блики, силуэты, тени
Алекс кивнул.
— Дело не в тебе, — оживилась Нина. — И не в твоих друзьях. Просто… Просто… Просто мы могли бы побыть хоть раз во время этих поездок вместе. Понимаешь? Без всех этих разговоров.
— Мы бываем вместе.
— Но не во время поездок.
— Я не думал, что это для тебя важно.
— Важно.
Нина смотрела ему в глаза, пока он не поцеловал ее, затем обняла за шею и потянула к стене. Прижалась спиной к трухлявой древесине, опустилась вниз на песок, увлекая Алекса за собой.
— Что ты делаешь? — спросил он сквозь поцелуй.
— Что и обычно.
— Здесь?
— Почему нет?
Нина не хотела секса. Нина хотела внимания. Сейчас, в этой хижине, в этой пустыне, под этим палящим солнцем. Хотя бы пять-десять минут, не больше. Безликие — это, конечно, интересно, но ведь она встречается не с безликими, она встречается с Алексом.
5
Скелет, вернее, его белые кости. Вспышка страсти закончилась, но Алекс и Нина все еще лежали на песке: тихо, почти не дыша, чувствуя, как по телу катятся крупные капли пота. Их соль ощущалась во рту. Их запах, казалось, заполняет хижину, вытесняет пыль. Но был и еще один запах, кроме пота и пыли. Что-то сладко-гнилостное, тошнотворное. И запах этот исходил от белого скелета, к которому Нина относилась так, словно это была пластиковая бутафория. Но на бутафории появилась плоть. Пара мух кружила над гниющим мясом.
— Что за черт? — Нина испуганно вскочила на ноги, спешно натягивая брюки и пялясь на скелет.
Алекс стоял на коленях. Его аура искрилась и переливалась, став как никогда чем-то призрачным и крайне неуместным. Он долго смотрел на скелет, пытаясь на ощупь застегнуть свой ремень. В повисшей тишине неприлично громко звякала железная пряжка.
— Только не смей говорить мне, что это розыгрыш, — предупредила Нина.
Алекс не ответил.
— Эй! — Нина толкнула его в плечо. — Что, черт возьми, это значит?
— Я не знаю, — Алекс вздрогнул, увидев, что плоти на скелете стало больше. И мух. Они жужжали, кружили по хижине, забиваясь в рот, ноздри, уши живых людей.
— Твою мать! — взвизгнула Нина.
Она хотела выбежать из хижины, но сильный ветер снаружи захлопнул дверь. На улице свирепствовала песчаная буря. Странно, но вездесущий, кружащийся в обезумевших потоках ветра песок не проникал в старую хижину. Лишь зловонного запаха становилось все больше и больше. Нина не хотела смотреть, но не могла заставить себя отвернуться. Скелет оживал, обрастал мясом, сухожилиями. Она видела, как у него формируются вены, хрящи. И еще Нина видела, как скелет сжимается. Крупный мужчина, возможно, старый индеец, превращался в младенца.
— Господи! — прошептала Нина, попятилась к двери и снова попыталась открыть ее, совершенно забыв о песчаной буре.
Свист ветра ворвался в хижину, разгоняя назойливых мух. Песок пеленой застлал глаза. Все это казалось безумием… Настоящим безумием… Потом Нина услышала сквозь грохот урагана плач младенца.
6
Буря закончилась ближе к ночи. Они вышли из старой хижины, с трудом открыв дверь. Они — Алекс, Нина и ребенок на ее руках, которого она завернула в свою кофту. Младенец спал. Мальчик. Нина боялась его, но и отдать Алексу не решалась. Алексу, который, словно безумный, шел по пустыне и звал друзей, застигнутых песчаной бурей. Одного из них они нашли недалеко от машины Нины. Остальные, похоже, были погребены заживо в русле высохшей реки.
Алекс упал на колени рядом с другом. Подросток не двигался, не открывал глаза. Его рот был забит песком. Его кожа покрыта пылью. Но он все еще дышал: судорожно, хрипло, словно песком был забит не только рот, но и легкие. Нина не знала, сколько прошло времени — пять минут или час. Ребенок спал у нее на руках, а она просто стояла и ждала, когда все закончится. Друг Алекса так и не открыл глаз. Его аура угасла. Теперь в этой ночной пустыне люминесцировал только Алекс — последний безликий этого мира.
— Нужно уезжать, — сказала Нина.
Внедорожник брата долго буксовал, выбираясь из завалившего его песка, затем громыхнул и неожиданно выскочил из ловушки, словно пробка из бутылки шампанского. За рулем сидел Алекс. Нина с ребенком на пассажирском сиденье. Младенец спал. Алекс разогнал машину, пару раз с трудом избежав заноса. Нина цыкнула на него, заставив снизить скорость.
Они ехали почти всю ночь, но песчаная буря, казалось, накрыла не только русло высохшей реки и старую хижину, но и весь мир. Иногда Нина бросала на Алекса тревожный взгляд. Он молчал, притворяясь, что не замечает этого. Они либо заблудились, либо мир, который они знали раньше, действительно перестал существовать.
— Смотри! — оживилась Нина, заметив в лучах рассвета контуры заметенной песком заправки.
Алекс остановился. Хозяев не было, но насосы работали. Алекс заправил машину. Нина стояла рядом, тупо наблюдая, как на табло колонки меняются цифры. Ветра не было. Все вокруг замерло, остановилось. Почти все.
— Ты слышишь? — спросила она Алекса.
Он прислушался. Прислушался и ребенок, которого Нина держала на руках. Прислушался к далекому детскому плачу. Еще один младенец. Девочка. Алекс нашел ее за остовом погребенной заправочной станции. Она лежала на песке и тянула к нему крохотные ручки. Алекс поднял ее, вернулся к машине.
— Может быть, есть и другие? — как-то отрешенно сказал Алекс.
— Может быть, — согласилась Нина.
На утреннем небе появились пурпурные прожилки зарождающегося дня. Солнце вставало долго, неспешно. Солнце, которому предстояло дарить жизнь и согревать этот новый, изменившийся мир.
История двадцать пятая. Волк
1
Большую часть своей жизни Манидо провел в тюрьме. Сначала он получил срок за угон, потом за драку и снова за угон. На ранчо Джонсонов в Канзасе Манидо попал случайно. Отсидел свое и вышел на свободу, не зная, куда идти и чем заняться. Он просто слонялся по стране, пока не наткнулся на отца Джонсонов — Эмилио. Он стоял на обочине возле открытого капота престижного черного «Корниша» и озадаченно чесал седой затылок.
— Нужна помощь? — спросил Манидо.
— Не думал, что индейцы разбираются в машинах, — признался Эмилио Джонсон, сложив на выпирающем пузе крепкие руки.
— Я был угонщиком.
— Угонщиком? — Эмилио Джонсон долго мерил его оценивающим взглядом. — Не староват ты для угонщика? — хмыкнул он. — Сколько тебе лет? Пятьдесят? Шестьдесят?
— Шестьдесят семь.
Манидо терпеливо ждал, когда ему разрешат заглянуть под капот «Роллс-Ройса».
