Темные числа - Зенкель Маттиас

– Надеюсь, здесь зимой продаются плавки, – пробормотал Дюпон. Лотерейный билет и попытки расшифровки он сжег в пепельнице, пепел спустил в унитаз. Вымотавшийся, он последовал финальному напоминанию на экране и отправился спать.

ПАУЗА. ЧТОБЫ ПРОДОЛЖИТЬ,

НАЖМИТЕ ЛЮБУЮ КНОПКУ.

Тренерские штабы

Москва, 1974 год

– Пожарные учения на сегодня окончены. Следующее занятие в понедельник в обычное время. Не забудьте повторить дома параметризацию макросов, – с этими словами Леонид отпустил юных программистов.

Его коллеги тоже заторопились на остановку, и окутанные мехами пышные формы Людмилы Лариной исчезли за закопченными сугробами. Когда Леонид с трудом дошел обратно к входной двери, его тень упала на две обледенелые таблички на кирпичной стене: из одной следовало, что здание имеет историческую ценность, другая сообщала (если, конечно, читающий сумеет расшифровать аббревиатуры и символы), что сейчас в нем находится Клуб молодых программистов. Менее осведомленные по размашистой букве «Д» вверху могли догадаться, что под эгидой могущественного «Динамо» действует какой-то КМП.

Автор неизвестен. Открытка «Батумский дельфинарий». Ок. 1980

Отодвинув тяжелую портьеру на двери, Леонид протиснулся в каморку вахтера. Фома налил чай, смешал костяшки домино. Пока они играли, с ботинок Леонида натекла лужа. Фома сунул ему под ноги газету, а его портфель запихнул на нижнюю полку шкафа к своей авоське, полной банок с консервами, пачек маргарина и катушек оловянного припоя. Шкаф слегка шатался, от этого позвякивали висящие по центру ключи. На верхней полке стояла майонезная банка с засушенными гвоздиками, отделяя вездесущего генерального секретаря от Петрушки.

Эту открытку Фоме прислал Леонид, он же помог ему вернуться к работе, для начала устроив вахтером, когда Фому выписали из психиатрической больницы.

То, что состояние Фомы улучшилось, стало понятно по его спокойной реакции, когда он понял: за время его отсутствия ГЛМ убрали из общего подвала. «Домоуправление или другие ответственные органы, что тут поделаешь». Легкий взмах руки, которым он сопроводил эти слова, тоже свидетельствовал об успехах современной медицины. Тем не менее после лечения Фома стал похож на ежа, обработанного формальдегидом. Кожные изменения были безобидным побочным эффектом лекарств. То, что он так долго сохраняется, Леонид объяснял диетой, которую Фома сам себе назначил.

Так что причин для беспокойства нет.

Раз в две-три недели по пятницам они снова проводили вечера за насыщенными беседами. Начинали обычно с понятных тем (шахматный чемпионат или скелет Люси), а потом углублялись в общие вопросы, обсуждая проблемы бытия. В зыбучий песок блуждающих умозаключений они тем не менее погружались редко, поскольку обычно отправлялись домой, как только приходил сменщик Фомы. Но сегодня ночной вахтер позвонил и мрачным приглушенным голосом предупредил, что приедет позже, у него заболела дочка; Фома ввел Леонида в курс дела и добавил:

– Ничего страшного, у меня в шкафу еще сто грамм припасено.

– Подожди хотя бы, пока все разойдутся, – ответил Леонид. Он получил из надежных уст совет поддерживать советский спортивный дух на высоком уровне, чтобы не поставить под угрозу очередное повышение по службе.

– А разве у Бергера не одни сыновья?

Фома пожал плечами, налил еще чаю. По радио писатель – слишком ленивый, чтобы писать – разглагольствовал о мировом заговоре темных сил. Леонид поймал музыкальную программу; артисты ленинградской филармонии исполняли часть произведения в си минор. В коридорах достопочтенного клуба сметали промасленные опилки и громыхали щетками на лестнице уборщицы. Наконец в зимней ночи исчезли и они. После высокоградусных возлияний Фома широко развел руками:

– Немного отодвинули? Я тебя умоляю! Куда ни посмотри: Пушкин, везде Пушкин, даже пароход на Волге в его честь назвали. Я не говорю, что он не достоин, но осталось только выпустить лимонад «Пушкин» или ракету «Пушкин»! А множеству других поэтов грозит забвение.

– У нас любят все распространять как можно шире.

– Вот-вот, именно. А память тем временем расплывается, как каша. Да еще такая, которую никто расхлебывать не захочет, – вздохнул Фома и вытащил мокрую газету из-под ног Леонида, начал зачитывать: – Сегодня, когда мы, вдохновляемые Ленинской партией во главе с Генеральным секретарем ЦК КПСС Леонидом Ильичом Брежневым, боремся за высокую культуру коммунистического общества, слушай, слушай вот, вечно живое, никогда не меркнущее наследие Пушкина представляет собой надежный фундамент, на котором в наши дни расцветает революционное искусство.

На висках у него вздулись вены, но лицо расслабилось, как только он бросил газету на пол. Леонид расценил это как еще один признак нового, уравновешенного состояния Фомы. Мало того, друг даже усмехнулся:

– Как бы такое звучало из пасти крокодила?

Порадовавшись, что играет радио, Леонид ответил:

– Ты имеешь в виду, если бы крокодил проглотил Генерального секретаря?

– Именно, – засмеялся Фома. – Каша удалась, если ее можно есть, верно? Дай-ка портфель.

Едва Леонид выложил на стол покупки и папки, Фома нахлобучил пустой портфель себе на голову и приглушенно продекламировал:

– Надо же, – рассмеялся Леонид. – Но больше похоже, будто тебя проглотил Чебурашка.

Фома скинул портфель, моргнул:

– Кто?

– Чебурашка… Мохнатый друг Крокодила Гены.

– Я думал, крокодила зовут Карлуша, – пробормотал Фома, потрепав «моржовые» усы.

В начищенном самоваре отражалось его лицо, из-за медного оттенка оно, вытянутое, казалось прямо-таки мужественным – возможно, еще потому, что взгляд уже не метался беспокойно, как летом, после смерти Орловского и Лебедева. Хотя состояние Фомы с тех пор значительно улучшилось, он опять заговорил о покойных:

– Уж поверь, поверь мне, Баба-яга прыгнула им на плечи и высосала жизненные силы. Уж я-то знаю: когда она скачет на мне верхом, у меня на душе холодно-прехолодно.

В связи с этим Леонид охотно порассуждал бы о существовании душ во вселенной, состоящей из цифр, но из предосторожности успокаивающе сказал:

– Сергей Алексеевич всю жизнь напряженно работал, да еще дымил, как сталелитейный завод, равняющийся на Стаханова. Это добивает легкие и сердце, сказки тут ни при чем.

– Думаешь, это сказки? Нет, дорогой, не сказки. Советская действительность.

Леонид задумчиво покачал головой. Но Фома не обратил внимания на заминку и уже сбился с темы:

– Кто бы подумал, что Шура-Бура и Бабдис тоже выступят против него? Они намертво вцепились в стандарты IBM, и вот мы плетемся позади американцев. Разве не так? Какой может быть прогресс, когда серия основывается на устаревших стандартах?

– Это немцы заварили кашу.

– А мы должны расхлебывать, когда надо бы делать ставку на собственные возможности?

– Ко мне приходят молодые ребята с потрясающими идеями. Но я не Сергей Алексеевич. Я не могу так просто делать то, что не вписывается в общую схему.

– Может, тебе следовало остаться в армии? – съязвил Фома. – Я бы…

Что бы он сделал, Фома не сказал. Обрывок фразы повис в воздухе, когда ленинградские артисты завершили исполнение непринужденным престо. В динамиках взорвались бурные аплодисменты. Пробило десять. Фома оторвал полоску от успевшей высохнуть газеты, скрутил из нее пробку и закупорил улетучивающегося зеленого змия. До прихода ночного сторожа они выпили еще по стакану чая, и Фома рассказал, что у него желчные ферменты не в норме. Подозрения на гепатит, впрочем, пока не подтвердились. Откровенничая, он, однако, ни словом не обмолвился, что снова работает над Големом Тетеревкина, новой модификацией под названием ГЛМ-Леонид, в свою очередь, умолчал вот о чем.