Юрий Кудрявцев - Три круга Достоевского
Православие предполагает самоуважение, но без высокомерия, самопожертвование, самокритичность. Самокритичность, по Достоевскому, показатель здоровья народа и человека. «Не та болезнь опасна, которая на виду у всех, которой причины все знают, а та, которая кроется глубоко внутри, которая еще не вышла наружу и которая тем сильней портит организм, чем, по неведению, долее она остается непримеченною. Так и в обществе... Сила самоосуждения прежде всего — сила: она указывает на то, что в обществе есть еще силы. В осуждении зла непременно кроется любовь к добру, негодование на общественные язвы, болезни, — предполагает страстную тоску о здоровьи»[7].
Православное решение проблем основывается на высокой нравственной ответственности человека, на первозданности понятий. Если следующие европеизму «грех за правду принимают», то следующие православию если и грешат, то понимают, что грешат.
Средства православного решения проблем обнажены в статьях и художественных образах. Незлобивая, все невзгоды берущая на себя Соня, пытающийся своим примером примирить Мышкин, всецело живущий по принципам православия Зосима — все это есть подтверждение теории. Князь Мышкин, например, в любой ситуации уравновешен, добр, учтив. Самостоятелен в мысли, самокритичен до предела, обладает полнейшим чувством нравственной ответственности. Ему до всего есть дело. Он только тем и занимается, что делает «малые дела».
Средства православия, по Достоевскому, вполне соответствуют поставленным целям. Цель — человек, его свобода, гармония с обществом. Средства бескровные. Сам человек никогда не превращается в средство. Он не забыт.
Каков результат? Если результат европеизма весьма ярко представлен в образах и статьях, то результат православия почти не показан. Если и показан, то небольшой. Соня повлияла на Раскольникова, Мышкин — на Колю Иволгина, Алеша — на детей. Затем, видимо, будет влияние на других, по цепочке, кругами. И общество медленно, но будет совершенствоваться.
Сострадание и гуманность к людям не решают сразу всех вопросов. Но без этого, по Достоевскому, вообще не может быть решения. Писатель показывает трудность общественных преобразований православием. Трудность и медленность. Но то, что быстрее, — мимо цели. А потому альтернатива вряд ли существует.
Результат четко не обозначен. Но из соответствия цели и средств следует предположение, что он будет позитивным и соответствующим цели.
Итак, Европу спасет православие как более верный путь общественного развития. У России большое будущее. А Европа? Ее влияние на Россию чисто негативное?
Достоевский так не считает. Отношение к Европе сложное. Писатель видит там много зла. Но всегда желал Европе добра. Он считает Европу «вторым отечеством» русских. Смысл этого не однозначный. Прежде всего — благотворное влияние Европы на Россию. Европа приобщила Россию к цивилизации, к науке. Россия взяла это с благодарностью. Больше брать нечего. Иначе будешь брать издержки цивилизации. Их и так взято много.
Теперь Россия, цивилизацией обогащенная, несет в Европу то, чего там мало — нравственность. Это второй смысл понятия «второе отечество».
Европейская цивилизация высветлила русскую православную суть. Дело цивилизации завершено. «Явление Пушкина есть доказательство, что дерево цивилизации дозрело уже до плодов и что плоды его не гнилые, а великолепные золотые плоды» [1895, 9, 42]. Это сказано за 20 лет до речи о Пушкине.
Теперь Россия понесет свет Европе. Обогащенная Европой Россия сама влияет на Европу. Она переросла Европу и должна спасти ее. «У нас — русских две родины: наша Русь и Европа, даже и в том случае, если мы называемся славянофилами (пусть они на меня за это не сердятся). Против этого спорить не нужно. Величайшее из величайших назначений, уже созданных русскими в своем будущем, есть назначение общечеловеческое, есть общеслужение человечеству, — не России только, не общеславянству только, но всечеловеческому» [1895, 10, 204].
Говоря о Европе и России, Достоевский высказал свое отношение и к спорам западников и славянофилов.
Хотя писатель и называл себя иногда славянофилом, он им не был. Как не был и западником. Он видел односторонности той и другой теории и был выше их. Основное, что разделяло две партии, заключается, по Достоевскому, в том, «на каких началах и основаниях воспроизвести вновь соединение с народом» [ЛН, S3, 557]. Одни предпочитали начала европейские, другие — российские.
В споре с теми и другими Достоевский в разное время высказывал разные оценки. Так, в статьях 60-х годов он более благосклонен к западникам. Ему, в частности, нравилось, что западничество «шло путем беспощадного анализа» [1895, 9, 157]. Но ориентация на Европу уже тогда настораживала писателя. Уже тогда он исходил из самобытности каждого народа как явления явно положительного. В одной из статей написано: «Нет, только тогда человечество и будет жить полною жизнию, когда всякий народ разовьется на своих началах и принесет от себя в общую сумму жизни какую-нибудь особенно развитую сторону» [1930, 13, 327].
Позднее, в 70-е годы, Достоевский основное внимание уделяет проблеме ориентации, идеала, пути и уже выше ставит славянофилов.
Художник проводит различие между двумя партиями в их отношении к делу Петра. Западники — за это дело. Славянофилы — против. Взгляд Достоевского примирительный. В деле Петра он более четко различает положительное и отрицательное.
До Петра Россия была едина, деятельна, крепка, несла в себе драгоценность — православие. Но была замкнута в себе и тем уже виновата перед человечеством. Петр внес в Россию науку, промышленность, расширил кругозор страны.
Связь с миром есть. Теперь надо не только и не столько брать что-то от мира, сколько нести в мир свое — православие.
По Достоевскому, Петр не хотел из России делать Голландии. Обращение к Голландии — не самоцель, а средство для утверждения большей самостоятельности России.
Ужасают Достоевского в Петре способы его преобразований, деспотические способы. «Деспотизм — вовсе не в духе русского народа... Он слишком миролюбив и любит добиваться своих целей путем мира, постепенно. А у Петра пылали костры и воздвигались эшафоты для людей, не сочувствовавших его преобразованиям... То самое, что реформа, главным образом, обращена была на внешность, было уже изменою народному духу... Русский народ не любит гоняться за внешностью: он больше всего ценит дух, мысль, суть дела. А преобразование было таково, что простиралось на его одежду, бороду и т. д. Народ и отрекся от своих доброжелателей-реформистов, не потому, конечно, чтобы любил бороду, гонялся за одеждой, а потому, что такой преобразовательный прием был далеко не в его духе. И чем сильнее было на него посягательство сверху, тем сильнее он сплачивался, сжимался» [1930, 13, 245]. Достоевский здесь полностью на стороне народа. Он противник деспотизма. А деспотизм был негативным наслоением на дело Петра, изнутри разлагающим само дело. Форма преобразований была чужда России.