Андрей Попов - Сломанная вселенная
Он снова до предела напряг свою память — примерно с таким же усердием, как напрягают одряхлевшие мышцы, желая справиться с тяжелым предметом. Пытался ухватить в ней призрачный и, возможно, никогда там не существующий ответ. Но вместо памяти зияла большая черная дыра, сплошь затянутая паутиной забвения. Ответ скорее всего там присутствовал, но сидел в такой глубине этой дыры, что извлечь его оттуда являлось проблемой, и довольно серьезной. Как неудачливый рыбак вылавливает из озера вместо ожидаемой рыбы то тину, то старые заброшенные предметы, так и Максим извлекал из глубоких мутных вод своей памяти какие-то бессмысленные абстракции, ничего конкретно не напоминающие.
Он еще и еще подолгу всматривался в причудливые изгибы светлых полос, тянувшихся по всему небосводу от одного горизонта до другого. Внутри что-то болезненно заныло. Где-то он непременно это видел! Наконец подвернулась первая убедительная ассоциация. Линии чем-то напоминали изгибы грецкого ореха, если с него снять скорлупу и посмотреть на сердцевину.
Грецкий орех…
Вдруг сердце учащенно забилось. Ошеломляющая догадка откуда-то извне ворвалась в сознание, совершив там целый переполох. Нет, она поднялась не из того мутного озера памяти, а действительно проникла снаружи, словно занесенная в голову порывами ветра. Максим еще раз глянул на небо и даже закрыл рот ладонью, чтобы не высказать вслух свою безумную версию.
Кажется, он многое начинал понимать…
Неужели…
Ветер снял маску приличия и обернулся разъяренным ураганом, путая мысли и сбивая с толку логику. В течение какого-то времени Максим еще пытался выдавить из себя некие соображения, но Мироздание уже близилось к своей агонии. Все ломалось, крушилось, уносилось в пропасть небытия… С деревьев был сорван весь зеленый наряд, и теперь обнаженные, беззащитные, глубоко несчастные они отчаянно скрипели, шатаясь во все стороны, не в силах противостоять бешенству рассвирепелого смерча, что пришел со стороны горизонта.
Уж совсем по непонятной причине Максим вдруг стал громко смеяться. Этот странный смех из-за гула ветра не был слышен и в двух шагах, но был отчетливо виден в мимике его лица. Смех, который разумно было бы счесть приступом шизофрении, если б не последующие загадочные слова:
– Как все просто! Как все глупо! Как все плачевно!
Умирающее в пароксизмах Мироздание даже не подозревало, что самая сокровенная тайна его бытия была наконец открыта. И сжимающаяся в математическую точку вселенная вряд ли когда-то была большим, чем эта простая точка.
Глава минус первая
Пустота… О ней уже столько сказано, написано и даже воспето. Впрочем, о чем тут можно говорить и тем более воспевать, когда все предельно просто — НИЧЕГО НЕТ. Но увы, в самой пустоте некому осознать даже эту простоту. Там некому подняться, оглянуться и торжественно заявить: «Как все просто, понятно и логично, когда ничего не существует! И не над чем ломать себе голову!». Наверняка, тем и таинственно это мрачное небытие, что там никто никогда не бывал, никто никогда его не видел, никто не осязал то, чего нет.
Тьма… Сестра и союзница пустоты. Где появляется одна, там непременно присутствует и другая, как две априори одного и того же явления, две черных бездны, у которых один общий враг…
Свет… Это уже нечто диаметрально противоположное. Субстанция, символизирующая собой энергию, движение, жизнь. Свет вполне зрим и осязаем, он родственен нам и гораздо более понятен, хотя по своей структуре куда сложней примитивной пустоты. Свет делает видимыми все существующие предметы, придавая каждому свой образ, форму, цвет, какие захочет. Он является той животворящей силой, под действием которой и мертвая темнота способна воскреснуть.
Мир… Что же это такое? Не есть ли мир — лишь сложнейшая игра света и тьмы, чередующихся в своих тональностях, которые придают ему такое разнообразие красок? Хорошо известно, что любая информация может быть записана в двоичной системе с помощью нолей и единиц. Так и мир, кажущийся безграничным орнаментом световых спектров, форм материи, мириад элементарных частиц и их энергетических уровней, сильных, слабых, электромагнитных и гравитационных полей, — не есть ли он в своей субфундаментальной основе, еще никем не понятой квинтэссенции лишь многогранное чередование черного и белого? Борьбой света и тьмы, фантазии хаоса с законностью порядка, зримых реалий с призрачным небытием, силой их таинственной корреляции, возможно, и порождено все вокруг…
Пусть на этот вопрос не будет ответа никогда, дабы мир не исчерпал себя в собственной познаваемости и не превратился бы в единую бесконечно длинную математическую формулу: скучную, безжизненную и уже никому не нужную.
Максим стоял в Центре Мироздания, но у него не было столь привычного благодушного настроения, и не вышеизложенные рассуждения являлись темой его собственных мыслей. Он некоторое время изучающе всматривался во все стороны света, обведя взором четыре координатные оси и все, что было различимо невооруженному глазу. Никто бы не смог заметить, что скрывается за этим ледяным взглядом, и почему он так долго стоит на одном месте, не решаясь двинуться в какую-либо сторону.
А он просто не знал, что ему предпринять…
Наконец, поборов безволие, он все же направился по давно знакомой тропинке к давно знакомой хижине. Вокруг — та же трава, те же цветы, ничуть не изменившиеся деревья с пестрыми аппетитными плодами, но почему-то ничто уже не вызывало прежней радости и ободряющего восторга. Ничто абсолютно… Дорогой Максим бормотал невнятные фразы, вряд ли имеющие какой-то смысл. Просто губы шептали что-то для себя, а ум в это время думал совершенно о другом.
Милеус разгуливал по поляне близ своей хижины и, как обычно, пересчитывал деревья, которые ее окружают. Он находил это занятие очень важным и ответственным. Пересчитывал их справа налево, потом пересчитывал те же самые деревья слева направо. Потом проверял контрольную сумму. И так по нескольку раз в день. Странно, но все время получалось одно и то же число. До ушей Максима, волнуя море тишины, все громче и отчетливей стали долетать слова: «двадцать шесть… двадцать семь… двадцать восемь…».
– А, Максим! Привет! Рад тебя видеть… Ой, ты не помнишь, на какой цифре я остановился? По-моему, двадцать восемь…
– А по-моему, эти деревья ты уже пересчитывал раз пятьдесят.
Милеус призадумался. Его лохматые уши, одно длиннее другого, прижались к голове.
– Вообще-то я не веду счет того, сколько раз я пересчитываю деревья. А что, это тоже очень важно?
Его гость еле удержал свое лицо от улыбки. Улыбка была бы здесь по крайней мере невежливой.
