Андрей Попов - Сломанная вселенная
– Долго еще?
Придумаем вместо ответа указал рукой куда-то вперед и оживленно произнес:
– Ты его знаешь?
На совсем небольшом расстоянии проплывал… или проплывало… или проплывала… короче, какая-тот невнятная фигура. Вот так сходу и не подберешь к ней достойного описания: некий гибрид каракатицы, медузы, многопалого осьминога и чего-то там еще. Это «чего-то там» было совершенно не разобрать. Руки у субъекта прямо на глазах вырастали из туловища и потом вдруг исчезали, так что их количество постоянно менялось. Лишь когда путники стали подходить ближе, что-то колыхнулось в памяти, очертания существа все более и более походили на… Да это же поэт!
– Ну конечно! Наш знаменитый стихотворец! Я уже с ним успел познакомиться.
Так как у Максима сейчас все ассоциации были связаны только с принцессой, он в первую очередь подумал, что в честь нее обязательно надо сочинить сонет, да нет — целую поэму! И Алан в этом деле был бы неплохим помощником.
– Постой, дружище!
Поэт обернулся и приветливо склонил голову. В его панамке зеркального цвета несколько комично отражались деревья и облака. Безликий образ уже не вызывал прежнего отвращения, даже наоборот — возбуждал интерес, не исключающий симпатии.
– Наверняка ты направляешься в ту же сторону, что и мы. Ведь так?
В обыденную серость жизни вновь вторглась чудодейственная лирика:
– Иду я, друзья, этой верной тропой,
Пытаясь понять и душой, и умом — —
В чем смысл удивительной жизни земной?
А вдруг Диоген мне расскажет о том?
Максим даже захлопал в ладоши.
– Я же говорил, он сочиняет стихи на ходу.
Придумаем заискивающе прищурил несколько нижних глаз и с ярко выраженным любопытством спросил:
– А не может ли наш талантливый приятель облечь в рифмичную форму строительство моей великолепной башни? Ведь она, поглотившая столько физических трудов, стоит того, чтобы ей посвятили хотя бы маленькое четверостишие?
Алан ответил, почти не задумываясь:
– Желая сродниться с небес высотой,
Собой воплотив и мечту, и успех,
Она монолитной кирпичной стеной
Стремится всегда к Бесконечности, вверх!
Придумаем почему-то запрокинул голову и посмотрел в самую отдаленную точку неба, открыв при этом оба рта.
– Недурно… Весьма даже недурно! Я это обязательно запомню и напишу на ее стене.
– Ну, а я что говорил? Алан без проблем может импровизировать на любые темы, допустим… — Максим на миг замялся, его язык так и норовил упомянуть о мадригале для принцессы, но не желая слишком афишировать свои чувства, он вовремя перешел на другую тему: — Допустим, описать восход солнца…
Поэт кивнул, отрастил себе лишние четыре руки, затем вскинул голову вверх, как бы обращаясь к самому светилу, и выразительно произнес:
– Когда рождается заря
Из глубины ночи густой,
Тогда все то, что скрыто тьмой,
Светлеет ей благодаря.
Не наглядимся мы никак
На краски утренних лучей.
Ведь мир, повергнутый во мрак,
С зарей стал зримым для очей.
Максим не переставал удивляться — как Алан, лишенный глаз, при этом способен так тонко подмечать все вещи и события? Наверняка, он смотрит на мир каким-то внутренним взором, причем, доступным лишь ему одному.
Так, увлеченные благозвучными стихами, они и не заметили, как очутились на поляне, где уже собралось много жителей этого царства, большинство из которых Максим раньше никогда не видел. Но по этому множеству легко было догадаться, что поляна — та самая, к которой они и держали путь. Наконец, перед взором замельтешили знакомые и, кажется, в чем-то родные лица. Вон господин Философ… Присел на какой-то бугорок, держа в руках тетрадь и пишущий прибор, приготовленный для того, чтобы слово в слово записать Умную Мысль среди других научных трудов. Сюда пришел и Милеус. Ну, с ним все ясно. У него любопытство, кажется, основное хобби. Наверняка, он пришел самый первый и теперь лежал, растянувшись в объятьях мягкой травы, срывал растущие поблизости цветы, вдыхал в себя их аромат и затем отбрасывал в сторону. Лодочник… Кстати, где Лодочник? Максим поискал глазами среди толпы, уверенный, что тот все же решил на время оставить свой пост ради такого события — послушать самого Диогена! Его маститая фигура быстро появилась в поле зрения, так как он минимум в два раза возвышался над всеми остальными. Лодочник прибыл вместе со своими веслами, крепко зажатыми в левой части, его нижняя часть приминала множество травы — он сидел в терпеливом ожидании, надев на лицо маску полубезразличного миросозерцания. Взоры у всех то и дело устремлялись в сторону, где стояла большая бочка, закупоренная с обоих сторон. Изнутри не доносилось ни звука, ни шороха, ни каких-либо признаков жизни, и Максим даже на мгновение забеспокоился — не умер ли ее обитатель. Что если местное божество от чрезмерного аскетизма уже покинуло бренную плоть и ушло к своим друзьям-богам куда-то на небо? Увы! Такой трагичный поворот событий лишил бы его возможности хотя бы раз в жизни услышать настоящую Умную Мысль. Да и для остальных было бы разочарование не меньшее.
Придумаем, стоящий рядом, сиял всем своим видом, из чего можно было заключить, что он ничуть не обеспокоен подобного рода мрачными предчувствиями.
– Уже сейчас! С минуты на минуту он должен появиться!
Все переговаривались только шепотом, видимо, боясь потревожить размышления Диогена. Ведь может как раз в данный момент он довершает последние штрихи своей Умной Мысли, являющейся долгожданным плодом трехлетнего интеллектуального труда.
Наконец-то бочка зашевелилась… Почти без шума крышка отскочила в сторону, издав при этом лишь тихий звук откупоренной бутылки. И Диоген вылез наружу, зажмурившись от непривычных солнечных лучей. На нем не было абсолютно никакой одежды, как и подобает истинным затворникам. Его бледное исхудалое тело, состоящее всего из одной головы, одной руки и одной ноги, совершенно лишенное того, что мы называем туловищем, выглядело совсем истощенным, но яркий огонек в глазах свидетельствовал о бодрости духа, проникновенный взор доказывал несломленость воли, а мягкая улыбка, дополняющая святой облик, без слов говорила, что все в порядке. Все вокруг взбудоражено ахнули, затаив дыхание. А Диоген, одарив взглядом присутствующих, начал свою речь, насыщенную риторическими оборотами:
– Друзья мои!..
В Мироздании сразу стало непривычно тихо.
– Друзья мои! В течение трех лет ваш покорный слуга в условиях мрака и тесноты размышлял над очередной Умной Мыслью, думая, чем бы поразить ваш слух на этот раз. Смиренно покоряясь издевательствам жесткой аскезы, лишая себя сна и пищи, покоя и отдыха, я денно и нощно проводил жизнь в неустанной работе мысли, вглядываясь в суть всех вещей и событий, происходящих под небом. И смею надеяться, что мой труд не обманет ваших ожиданий. Так приготовьтесь слушать…
