Джек Вэнс - Труллион. (Аластор 2262)
Глиннес спросил у Акадия: «Служат ли его показания неопровержимым доказательством смерти Шайры?»
Ментор обратился к гетману: «Клянетесь ли вы призраком своего отца, что сказали правду и ничего, кроме правды?»
«Да, — буркнул Ванг Дроссет. — Учтите, я защищался!»
«Прекрасно, — кивнул Акадий. — Добровольное признание выслушано уполномоченным ментором в присутствии двух свидетелей. Следовательно, признание имеет юридическую силу».
«В таком случае будьте добры позвонить Люту Касагейву и прикажите ему освободить мою землю!»
Акадий погладил подбородок: «Ты собираешься вернуть ему деньги?»
«Деньги он должен востребовать с того, кому он их уплатил — с Глэя Хульдена».
Ментор пожал плечами: «Разумеется, я вынужден рассматривать такое посредничество как профессиональную услугу, предоставляемую за соответствующую плату».
«Я ничего другого и не ожидал».
Акадий подошел к телефону. Ванг Дроссет топнул сапогом: «Со мной вы свои делишки закончили? Сегодня в таборе будет великий траур — и все из-за Хульденов!»
«Себе скажи спасибо! — огрызнулся Глиннес. — Сколько раз вы пытались меня убить? Хочешь, чтобы я все рассказал? Забыл, как вы меня ограбили и оставили в грязи на съедение мерлингам?»
Мрачно опустив голову, Ванг Дроссет прошествовал к выходу, но у самой двери обернулся и выпалил: «Как бы то ни было, все по справедливости! Ты нас опозорил, ты и твои соплеменнички — обжоры и похабники, все как один! Только и знаете, как под юбку залезть! Как бы нажраться да в кустах покувыркаться! Ничего другого у вас в мыслях не бывает! А ты, Глиннес Хульден, лучше мне не попадайся — другой раз тебе не повезет!» Гетман вышел и хлопнул дверью.
Лицо Акадия брезгливо вытянулось: «Смотри, он еще возьмет и смоется в твоей лодке. Опять лишние расходы».
Стоя в дверном проеме, Глиннес провожал глазами грузную фигуру гетмана, вперевалку поднимавшуюся по тропе, огибавшей усадьбу: «Сегодня он ничего красть не будет, ему не до того. Вернется кружным путем по Верлетскому мосту. Так как насчет Люта Касагейва?»
«Касагейв не отвечает, — пожал плечами Акадий. — Тебе придется отложить торжество».
«Тогда придется отложить и оплату ваших услуг, — Глиннес вернулся в кабинет. — Посыльный нашел к вам дорогу?»
«О, да! — Акадию не терпелось вернуться к более приятному разговору. — Признаться, у меня камень с души свалился. Рад, что дело закончилось ко всеобщему удовлетворению».
«В таком случае вы не откажетесь предложить мне чашку чаю? Или ваши дела — не для посторонних ушей?»
«Выпей чаю, если тебе так хочется, — нелюбезно отозвался Акадий. — Наша беседа носит самый общий характер. В частности, Риль Шерматц интересуется фаншерадой. Его поражает то, каким образом на планете изобилия и благоденствия, подобной Труллиону, могла возникнуть секта, предъявляющая к себе и к другим столь суровые требования».
«По всей видимости, Джуниус Фарфан выполняет функцию катализатора, — заметил Шерматц. — Или можно предложить более удачную аналогию. Представьте себе перенасыщенный раствор. С первого взгляда жидкость кажется неподвижной и прозрачной, но одного микроскопического кристалла достаточно, чтобы вызвать бурное выпадение осадка».
«Поразительная ясность мышления! — заявил Акадий. — Позвольте налить вам капельку чего-нибудь покрепче».
«Почему нет? — Шерматц вытянул ноги поближе к огню. — У вас тут очень удобно».
«Да, да, будьте как дома!» — ментор оживленно отправился за бутылкой.
Глиннес спросил Шерматца: «Надеюсь, вы не скучаете на Труллионе?»
«Нет, что вы! Каждая планета Скопления отличается неповторимой атмосферой, а наблюдательный путешественник быстро учится распознавать и ценить индивидуальные особенности. Труллион, например, навевает ощущение покоя и мягкости — настроение, возникающее при созерцании звезд, отраженных тихими водами. Свет не бывает слишком резким, пейзажи — как на суше, так и на море — волшебные, чарующие».
«Именно мягкость бросается в глаза прежде всего, — согласился вернувшийся Акадий. — Порой, однако, возникают сомнения в ее реальности. Например, в глубине мирных вод кишат мерлинги — существа с самыми отвратительными повадками, а за приветливыми взорами триллей нередко скрываются самые каверзные, а то и чудовищные замыслы».
«Ну, ну! — обиделся Глиннес. — Вы преувеличиваете».
«Нисколько! Кто-нибудь когда-нибудь слышал, чтобы толпа триллей на стадионе требовала пощадить несчастную шерль и уберечь ее от позора? Никогда! Девушка обречена, ее наготу выставляют напоказ под музыку, возбуждающую... что? Этой страсти нет названия — от нее то кипит, то холодеет кровь».
«Вот еще! — пожал плечами Глиннес. — В хуссейд играют везде».
Акадий игнорировал его: «А прутаншир? Непостижимо! Зеваки млеют от восторга, сладострастно упиваясь страданиями какого-нибудь забулдыги, спьяну угробившего жену, а посему обязанного демонстрировать во всех деталях процесс самой мучительной смерти, доступной воображению!»
«Прутаншир, возможно, играет и полезную роль, — возразил Шерматц. — Трудно судить обо всех аспектах влияния таких зрелищ».
«Только не с точки зрения несчастного, висящего на дыбе, — стоял на своем Акадий. — Что может быть горше и страшнее, чем умирать, глядя в тысячи лиц и зная, что спазмы твоих мучений вызывают спазмы наслаждения в толпе?»
«Публичная казнь не способствует ни уединению, ни утешению осужденного, — печально улыбнулся Шерматц. — Тем не менее, население Труллиона, по-видимому, рассматривает прутаншир как необходимое учреждение. Такова воля народа».
«Прутаншир — язва, позорящая Труллион и все скопление Аластор! — холодно произнес Акадий. — Коннатиг должен запретить варварские пытки».
Шерматц погладил безукоризненно выбритый подбородок: «В том, что вы говорите, есть определенный смысл. Тем не менее, коннатиг старается, по возможности, не нарушать местные традиции».
«Палка о двух концах! Мы полагаемся на его способность принимать мудрые решения. Фаншеров можно любить или не любить, но они, по меньшей мере, презирают прутаншир и, будь их воля, запретили бы его. Хотя бы поэтому я предпочел бы видеть в фаншерах новую влиятельную силу, способную оказывать давление на правительство».
«Не сомневаюсь, что они заодно запретят и хуссейд», — заметил Глиннес.
«Вовсе нет! — набычился Акадий. — Фаншеры безразличны к спорту. Хуссейд для них — бессмысленное времяпровождение, не более того».
«Ханжи, брезгливо отвергающие радости жизни!» — напирал Глиннес.
«По сравнению с их трефлевыми родителями кто угодно покажется блюстителем нравственности!» — не сдавался ментор.
