Павел Комарницкий - День ангела
Уф, ну и денёк!
Я иду домой, и меня даже слегка пошатывает, будто я вручную, в одиночку разгрузил целый железнодорожный вагон. Такси взять, что ли?
Точно! Вот сейчас, в эту самую минуту моя Ирочка должна выйти из школы, она сегодня там задерживается, занимается с ребятами танцами, она же теперь ведёт танцкласс, помимо обычных уроков со своими первоклашками. Она у меня такая — жадная и до работы, и до развлечений. И до дивана… Жадная до жизни. Но особенно — до людей. Рядом с ней я иногда чувствую себя неким ископаемым мамонтом, неторопливо и размеренно жующим свою жвачку.
Я улыбаюсь, жмурясь на заходящее солнце. Всего ничего она в этом мире, и уже многим невозможно представить его иным, без неё. Ребятишки её класса бегают за ней, как цыплята, и не хотят уходить из школы домой. Родители их боготворят новую учительницу, Ирину Ульриховну, что весьма необычно в наше время, когда принято считать учителя чем-то вроде сантехника из ЖЭКа. Директор школы чуть не кланяется, безоговорочно исполняя все её просьбы. Даже надутые спесью инспектора местного РОНО никогда не перечат Ирочке. Я не знаю, как ей это удаётся. Личное обаяние? Разумеется. Гипноз? Вполне возможно. Да мало ли профессиональных приёмов у старателя человеческих душ!
Она целыми днями работает, как и положено старателю, не боясь труда, душевного холода и человечьей грязи. Никакая грязь к ней не пристаёт. И как она радуется, откопав в мути нашей жизни очередную светлую душу — как будто алмаз нашла, в самом деле!
Решено. Я встречу её возле её гимназии, и мы вместе будем гулять до самой ночи по улицам вечерней Москвы, невыразимо прекрасным в час заката, в погожий майский вечер, когда золото уходящей зари сияет на полнеба, а внизу, на улицах уже сгущаются синие сумерки, и огоньки вспыхивают в окнах один за другим.
А вот и «рекс», тормозит, видя мою протянутую руку. Поехали, шеф!
* * *«Рома, ты где?»
«Я уже близко, маленькая моя. Подъезжаю, можешь выходить»
Я вдруг чувствую, как она расстроена, обижена. До слёз. Что, что случилось?!
«Да, я расстроена, Рома. Тут скопилась кучка… мелких мерзавцев. Они собираются меня… ну, изнасиловать, специально ждут. И подумай только, двое из них — ученики этой вот школы. Каждый день здороваются, Рома! Как понять людей? Меня тошнит слушать мысли этих подонков…»
Зато меня нет. Я чувствую, как меня охватывает бешеная, смертельная ярость. Значит, так…
«Ох, Рома. Зря я пожаловалась… Надо было мне самой их просто отправить отдыхать парализатором. Только не убей!»
Вот и школа. Я сую «рексу» какую-то крупную купюру, не дожидаясь сдачи, выскакиваю из машины.
«Само собой, родная. Никаких убийств. Всего лишь небольшие телесные повреждения, абсолютно несовместимые с жизнью»
«Рома, не надо!»
«Надо, маленькая моя. На этот раз решаю я. И не вздумай вмешиваться, ты сорвёшь операцию»
* * *Пятеро мелких зверёнышей лет по четырнадцать стоят, курят в тени сквера. Место для засады хорошее — тихое, укромное. И жертва мимо не пройдёт, вот она, тропинка. Я ясно вижу гнусные мыслишки, копошащиеся в их куриных головёнках — встать на дороге, окружить. Приказать идти в кусты, раздеться… Если нет — навалиться впятером, и верёвочка у одного в кармане… А чё нам будет? Ничё не будет, мы малолетки-несмышлёныши, и училка будет молчать, побоится…
Рука сжимается в кулак, но перстень молчит. Странно. Неужели отказал? Никогда не слышал о таком, но техника — она и есть техника. Сломался, значит… Обойдусь.
Так. Нужен повод… Да на кой ляд мне повод?
Я подхожу к ним, улыбаясь широко и радостно. Бью в пах ногой одного, с размаху, от души бью кулаком в переносицу второму. Я вижу широко открытый от изумления рот, и мой кулак въезжает в него, как танк в тесный гараж, с хрустом выламывая зубы. Двое пока уцелевших очнулись, пытаются удрать, но телячий, слепой страх толкает их друг на друга. Я бью в ухо одного, делаю подсечку другому. Добиваю лежачих — хорошо, что я сегодня надел ботинки, в мягких мокасинах я, наверное, сломал бы себе пальцы на ногах. Один из подонков пытается встать, но я пресекаю его попытку новым ударом — ногой в голову. Конечно, будет тяжёлое сотрясение, ну да таким мозгам любое сотрясение на пользу, улучшается структура. Остальные поняли урок, лежат смирно. Правильно, ребята. Мертвяки должны лежать смирно, не мешая жить живым.
Гнев медленно покидает меня, я оглядываю поле боя. Трое без сознания, двое ворочаются, хнычут — больно-то как. Странно… Мне даже вдруг становится их жалко. Я читаю их спутанные мысли, похожие на мысли шакала, подстреленного охотником — за что? Меня-то за что, я же в этот раз ещё ничего не сделал! Плохой дядька ни за что избил малышей…
Однако, что же с перстнем? Я направляю его на одного из потерпевших, ещё сохраняющего признаки жизни, и тот мгновенно обмякает. Всё нормально, работает… Странно…
Я обсасываю сбитые в кровь суставы. И перстень в крови, даже клочок кожи застрял… Однако мне пора встречать мою Ирочку.
— Слышь, малый. Я забыл спросить. Закурить не найдётся?
* * *— …Давай поговорим с тобой, Рома.
— Давай поговорим, Ирина Ульриховна, — она вздрагивает. — Сейчас ты скажешь, что я превысил пределы необходимой обороны, что эти шакалы не представляли для тебя ни малейшей угрозы… Так?
Ирочка смотрит слегка растерянно.
— Но это же правда. Эти… ну да, шакалы действительно не представляли для меня ни малейшей угрозы. Я могла сделать с ними что угодно — парализовать, дабы превратить в людей или… Я могла включить режим невидимости, и просто пройти мимо. Я могла заставить их стоять там до утра, и даже сидеть в кустах тихо, как мышь — я же обладаю даром гипноза, ты забыл? Я, наконец, могла их просто побить. Но самое простое — я вышла бы через другой выход и сделала крюк.
— Не трудись, родная. Скажу сразу — я не признаю себя виновным. И не считаю нужным оправдываться.
Она смотрит мягко, нежно. Её рука гладит меня по руке.
— Ты разве видишь где-то моё осуждение?
Пар из меня выходит. Действительно… Глупо срывать остатки злости на своей любимой жене.
— Правильно, Рома. Остатки ярости слепят тебя, мешают увидеть мои чувства и мысли. Я просто боюсь за тебя, Рома. Может быть, тебе это и обидно, но я скажу вслух — ты в нашей паре более слабое звено. Более слабая половина того четвероногого и четверорукого существа, способного ненадолго разделяться надвое. Да, эти вот мелкие подонки не представляли особой опасности и для тебя, но я вижу — ты бросишься защищать меня в любом случае не раздумывая, даже пойдя на смерть. Ведь правда?
