Мэтт Риз - Имя кровью. Тайна смерти Караваджо
Караваджо узнал этот давно забытый звук. Как сладко им было держать друг друга в объятиях. Но следом в памяти всплыл пережитый позже страх, горькое одиночество изгнания и нищета, изведанная в первый год жизни в Риме. Дорого же он заплатил за радость, которая слышалась сейчас в голосе Фабрицио.
Караваджо отстранился. Фабрицио не отпускал. Пришлось его оттолкнуть.
– Оставь меня.
– Не надо, Микеле.
«Кто изобьет меня на этот раз? Кто вышвырнет меня на улицу и скажет, что это для моего же блага? А Фабрицио сохранит знатность и всеобщее уважение».
– Я сказал, уходи.
Оставшись один, Караваджо погасил фонарь. Он помнил первый вопрос Фабрицио. Да, он знал, что такое быть живым. Мало кто на это способен. Только художник, убийца или Бог. Творец или разрушитель; лишь им ведома цена каждого вздоха.
* * *Караваджо стоял на коленях и страстно молился, когда в мастерской повеяло сквозняком. Художник вздрогнул и открыл глаза. Инквизитор рассматривал «Усекновение…»с довольным и расчетливым видом святоши, раздумывающего, как бы сплутовать.
– Так ведь и ты кончишь? – спросил делла Корбара.
Караваджо еще раз прочел «Отче наш».
– Хотя нет, скорее всего твое тело просто исчезнет бесследно. Что лучше: принять казнь в темнице, как Иоанн Креститель, или любоваться небом, цветами и морем в тот миг, когда сзади незаметно подкрадется наемный убийца, чтобы перерезать тебе горло?
– И не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого. Аминь.
– Аминь, – инквизитор сложил руки на животе, будто подражая упитанному падре. Сам он был таким тощим, что веревочный пояс, казалось, вот-вот сползет с его бедер и упадет на пол. – Слышал я о твоей потасовке с братом Роэро во дворе. Ну что ж, я лицо церковное, и на меня закон кровной мести не распространяется. Я мог бы стать между вами посредником, чтобы положить конец вашей розни.
– Но вы, конечно же, встанете на сторону рыцаря. Он принадлежит к святому ордену, как и вы.
– Роэро не почитает церковь. Он, конечно, выполняет волю Его Святейшества, сражаясь с неверными. Но я не считаю подобных душегубов подлинными служителями Бога.
– Инквизитору не пристало так легкомысленно говорить об убийстве.
– Почему бы и нет, раз его собеседник пишет убийство святого за плату? – инквизитор прошелся взад-вперед перед холстом.
Караваджо взял сухую кисть, чтобы придать текстуру стене темницы, написанной охрой и жженой умброй. В тишине шорох кисти казался очень громким.
– Иоанн на твоем холсте мертв, – сказал делла Корбара, – но кровь его ты не нарисовал. Уж не дошел ли ты до предела в своем стремлении копировать жизнь?
– Что вы имеете в виду?
– Может быть, кровь – это слишком прямолинейно? Слишком напоминает о твоей собственной крови, которая может пролиться, как по приказу царя пролилась кровь Крестителя?
– Папа – не царь.
– Он выше царей. Что несколько усложняет твое положение.
– Да, я еще не написал кровь. Что из того? Дойдет дело и до нее.
– Твой Иоанн Креститель, без сомнения, мертв. Он лежит, бледный и безжизненный, на грязном тюремном дворе, а не возносится в небеса, как святые, написанные другими художниками, – инквизитор потер большим пальцем губу. – Если у тебя даже Иоанн Креститель не попадает в рай, стало быть, собственные шансы на спасение вызывают у тебя сильные сомнения.
– Если я задумываюсь о спасении, значит, верую в Господне милосердие. Иначе я вовсе не заботился бы ни о своих грехах, ни о душе.
– Ну что ж, храни тебя Господь, – инквизитор поднял руку для благословения.
Караваджо поморщился. Навязчивость инквизитора не имела ничего общего с христианским всепрощением.
– Зачем вы снова пришли? Чего вы добиваетесь? Я не собираюсь доносить вам на рыцарей, даже если вы обвините мою картину в несоответствии церковным канонам.
Инквизитор посмотрел на свои руки и снова спрятал их в рукава сутаны.
– Дуэли – такие как твоя драка с синьором Рануччо, – находятся в ведении инквизиции. Я мог бы выслать тебя в Рим. И даже великий магистр не остановил бы меня.
– Тогда почему бы вам не выслать и его заодно?
Делла Корбара молниеносно выбросил вперед руку и отвесил Караваджо пощечину.
– Потому что мне нужен свидетель его ужасного преступления, – прорычал он.
Караваджо сжал кулаки, но сдержался. Он понял, что ярость инквизитора вызвана чувством беспомощности.
– Прости меня, – делла Корбара вскинул руки в просительном жесте. – Дьявол в нечеловеческой своей хитрости заманил меня в эту ловушку.
– А я-то думал, вы трудитесь на пару.
Инквизитор подступил к нему вплотную и заговорил хриплым шепотом:
– Ты хочешь притвориться псом, которого из милости впустили в трапезную и накормили объедками с хозяйского стола. Но рыцари никогда не сделают ничего подобного – потому что ты не собака, а волк. А волки охотятся в стае, – и он ткнул пальцем в свою впалую грудь. – Я тебе когда-нибудь понадоблюсь. Запомни это.
Он вышел из мастерской, и Караваджо снова вернулся к стене своей темницы.
* * *Когда Мартелли отдернул занавес камеры-обскуры, Караваджо работал над черными свинцовыми бородками ключей тюремщика. Рыцарь испытующе поглядел на картину. В руках он держал письмо.
– Ты добавил кинжал, – заметил он.
На лезвии блестел широкий блик. Флорентинец, которому немало досталось ран, почесал шрам под камзолом.
– Чувствуете руку палача? – улыбнулся Караваджо.
– Всей своей шкурой. Но вообще-то я думал о тебе.
– До сих пор в роли палача выступал я.
Мартелли помахал письмом:
– С сего дня ты больше не палач и не обвиняемый. Ты будешь рыцарем!
Караваджо от радости поцеловал руку старика.
– Я боялся, что если Его Святейшество откажет в прошении.
– Мы отправим тебя назад в Рим в цепях? Ну, я пользуюсь неким расположением великого магистра, да к тому же еще и славлюсь в этих местах упрямством. Полагаю, Его Святейшество понял, что мы не сдадимся. Читай.
Караваджо развернул письмо.
Приветствую тебя, возлюбленный сын мой. Твои заслуги и особая преданность Нам и Святейшему Престолу позволяют Нам почтить тебя удовлетворением тех требований, кои позволят тебе отблагодарить преданных слуг, что пользуются твоей милостью и благорасположением. Настоящим удовлетворяя прошение, поданное нам от твоего лица, в силу этого письма и нашей апостольской властью даруем тебе позволение принять в братья и посвятить в рыцарское достоинство персону, которой ты предназначил эту милость, подлежащую выбору и назначению тобой, пусть даже этот человек совершил убийство в пьяной драке, и облачить его в одеяние брата, придав ему достоинство рыцаря волею великого магистра – с тем, чтобы он и впредь оставался при тебе.
