Бернар Вербер - Третье человечество
– Я верю, что она поддерживала меня до конца. И даже уверена, что в качестве второго возможного варианта отстаивала вас, доктор Уэллс. Она искренний и надежный человек.
– Тогда поднимем тост за отвергнутые проекты, – предложил он. – Чем вы теперь собираетесь заняться?
Аврора вздохнула:
– Пока не решила. Пойду либо врачом в центр искусственного оплодотворения, либо…
– Либо?
– …либо танцовщицей в кабаре.
Он улыбнулся.
– А вы, доктор Уэллс?
– Я тоже еще не решил. Стану либо биологом в центре миниатюрных животных, либо… безработным.
Они рассмеялись.
– Прошу прощения, но я хотела бы задать один нескромный вопрос: если не считать матери, то каких женщин вы предпочитаете?
– Ваши вопросы носят несколько… интимный характер. Но я тоже воспользуюсь магией этих пузырьков и отвечу: женщин невысокого роста, в противном случае у меня возникает комплекс неполноценности. Для меня идеалом являются… женщины-дети, лолиты. Например, актриса Натали Вуд, хрупкая куколка, которую можно защищать.
– А фотографии последней малышки-подружки у вас есть?
Он не выразил ни малейшего удивления и показал ей фотографию Нускс’ии.
– Совсем миниатюрная, но если по правде, то и в самом деле юная и маленькая.
– Тем не менее она старше меня. Ей тридцать один год, она пигмейка. Я встретил ее, когда проводил исследования в Конго. А вы? Помимо Кристины, какой тип женщин приводит вас в трепет?
– Прямо противоположный вашему. Мне нравятся женщины очень высокие и сильные. Мой идеал – Грета Гарбо. Властная и харизматичная.
– Вот он, тот смысл, который наши с вами потомки благодаря нам будут вкладывать в эволюцию: Грета Гарбо или Натали Вуд.
Давид посмотрел на нее пристально и серьезно.
– Что такое? – смущенно спросила она.
– У меня опять такое впечатление, что мы с вами давно знакомы.
– Может, мы появились на свет в одном роддоме, ходили в одни ясли или детский сад, а теперь забыли? – уклончиво ответила она.
– Нет, здесь что-то другое, что-то такое, чего я никак не могу определить. Нечто более смутное и расплывчатое. Не исключено, что другая жизнь.
– В реинкарнацию я не верю, думаю, что раньше мы с вами никогда не встречались и вы попросту продолжаете меня кадрить.
На лице ее появилась загадочная улыбка.
Перед ними неожиданно появилась председатель жюри Кристина Мерсье:
– Ах, Аврора? Где ты была? Я тебя обыскалась. Не обижайся на меня, пожалуйста, не обижайся. Я ничего не смогла сделать. Это все старики, они решили отдать предпочтение проекту, касающемуся стариков.
– Когда ты появилась, мы как раз об этом и говорили.
– Им показалось, что, выбрав именно это направление исследований, они и сами смогут продлить свою жизнь. Ты можешь себе представить общество, состоящее исключительно из двухсотлетних стариков и старух? – Кристина изобразила отвращение и продолжила: – Если бы ты только знала, Аврора… Я так беспокоилась, особенно по поводу этой истории со смерчем. Когда мне сообщили, я не на шутку испугалась.
– Ну что же, я вас покидаю, – сказал Давид, – приятной вам работы врачом на поприще искусственного оплодотворения или же танцовщицей в кабаре, доктор Каммерер.
– Приятной безработицы. Вы верите в реинкарнацию, так смиритесь же с тем, что в этой жизни мы не сможем оказать влияния на будущее, – с вызовом ответила она.
81– Да кем он себя возомнил! Дайте я скажу ему, что в четверг в ООН буду голосовать против его резолюции.
Президент Станислас Друэн положил трубку, растолкал женщин, нежившихся в его постели, и отправился принимать душ.
Вытершись, он попросил трех молодых активисток из своей партии отправляться домой:
– Ступайте, девушки, мне нужно работать. У вас, полагаю, тоже есть дела. Если мы будем позволять себе заходить слишком далеко, то меня, вполне возможно, не переизберут, и тогда все мы окажемся в… оппозиции.
Эти слова он произнес с гримасой пренебрежения на лице.
– О нет, только не оппозиция! – хором ответили три девицы, прижались к нему и требуя поцелуев.
– Разве что в своем цинизме вы дойдете до того, что станете спать с моим политическим противником, похожим на толстощекого поросенка!
Президент захохотал. Они вдруг заторопились, оделись и ушли. Вернувшись в смежную с рабочим кабинетом комнату, Станислас Друэн увидел, что одна из них забыла свой лифчик. Он понимал, что это всего лишь предлог, чтобы вернуться. Он убрал лифчик и оделся, не сводя глаз с фотографии жены и детей. Каждый раз, когда он спал с любовницами, его захлестывала волна нежности к супруге, хотя объяснить этого он не мог.
Президент заглянул в свое расписание, обратил внимание на «экономические вопросы» и «социальные вопросы», а также на собрание комитета по его избранию на второй срок.
– Вас ждут, – послышался голос из переговорного устройства.
– Кто?
– Тот, «кто с вами знаком». Она с самого утра ждет в приемной.
Друэн направился в свой кабинет, достал из коробочки кокаин, серебряную трубочку и одним вдохом втянул в себя дорожку. Пока бесценные кристаллы впитывались в кровь, он подумал о том, что надо ужесточить закон о борьбе с наркотиками.
Это всегда было одним из правил великих правителей: наказывать тех, кто ведет себя так же, как они. Президенты, предававшиеся оргиям, проводили законы о борьбе с порнографией. Президенты продажные проводили законы о борьбе с коррупцией. Президенты, не чурающиеся дурмана, проводили законы о борьбе с наркотиками.
Он вновь подумал о своем идоле, Кеннеди, отец которого, подпольно торговавший паленым виски во времена «сухого закона», был назначен комиссаром по борьбе с незаконным оборотом спиртных напитков.
Если бы избиратели только знали.
Еще ему вспомнились эмиры, с которыми он встречался в Саудовской Аравии.
Они запрещают употребление алкоголя, а сами каждый вечер напиваются неразбавленным солодовым виски. Они запрещают внебрачные связи, а сами чартерами доставляют себе проституток из Скандинавии. Они на каждом углу заявляют, что являются союзниками Запада, а сами финансируют экстремистские террористические группы.
Ему на ум пришел президент Танзании, который объявил войну браконьерам, расширил национальные заповедники и одновременно охотился на слонов, паля по ним из базуки со своего личного вертолета.
Что может быть престижнее возможности быть единственным, кто делает то, что другим запрещено? Что они себе вообразили, эти люди? Что мы, их лидеры, лезем из кожи вон только для того, чтобы получать оклад высшего должностного лица? Я уже не говорю о всевозможных неудобствах: никакой личной жизни, за каждым твоим жестом внимательно следят средства массовой информации, а юмористы и руководители оппозиции постоянно обрушиваются с нападками. Нам за это обязательно должна полагаться компенсация.
