Вероника Кузнецова - Дневник штурмана
— Это был мужчина?
— Да, сэр, по-моему.
— Какого цвета был его костюм? — спросил бортинженер скорее для проформы.
— Не знаю, сэр.
Мистер Гюнтер удивлённо посмотрел на меня. Действительно, с моей стороны было странно не увидеть цвета костюма. Командир оценивающе приглядывался ко мне.
— Я не заметила цвет его костюма, — с отчаянием сказала я. — Я видела лишь нож.
— Но на каком фоне вы видели нож? — не сдавался немец.
— Мистер Гюнтер, много вы сами заметите, если нападут на вас? — попробовала я защищаться.
Мистер Уэнрайт поднял руку.
— Хорошо, мы вам верим, мисс. Конечно, вы были так испуганы, что ничего не могли сообразить.
Моё самолюбие молчало. Пусть убийца думает, что я, как и следует ожидать от женщины, в испуге всё проглядела. Я-то знаю, что я видела. Я видела, что цвет глаз командира-убийцы отличался от цвета глаз командира, стоявшего передо мной. Что бы это ни значило, но я докопаюсь до истины.
Мистер Гюнтер как-то странно фыркнул и опрокинул графин. У меня сердце оборвалось, но он успел очень ловко его подхватить и поставить на место, так что Броська не пострадала.
— Я сейчас всё приберу, сэр, — смущённо сказал бравый бортинженер и побежал за тряпкой.
— Это был мистер Державин, мисс? — быстро спросил командир.
— Нет, сэр.
— Мсье Рок?
— Нет. Я не знаю, кто это был, но не они, это точно. И не алжирец.
— Может, это был сеньор Агирре?
— Не знаю, сэр.
У меня создалось такое впечатление, что командир совершенно искренне пытался выяснить, кто мог на меня напасть. Не означало ли это, что на него находят приступы затмения, когда он сам не ведает, что творит? И в такие минуты у него мутнеют глаза, меняя цвет… В литературе часто встречаются выражения типа: "У него потемнели глаза", "Его глаза стали мутными". "Его серые глаза подёрнулись лазурью". Я не наблюдала такого и думаю, что это образные определения взгляда, а не цвета радужной оболочки. Но, может, и в жизни глаза человека порой могут менять оттенок?
Бортинженер быстро привёл в порядок рубку, сбегал за водой и перемыл стаканы.
— Мисс Павлова, почему вы меня не вызвали, когда мистеру Форстеру стало плохо? — задал командир запоздалый вопрос.
— Откуда мне было знать, что ему очень плохо, сэр? — спросила я. — Мне он сказал, что пойдёт умыться и вернётся.
— Я запретил работать в рубке в одиночку.
— Он сказал, что сейчас вернётся. Если бы он не пришёл через пять минут, я бы вас вызвала.
Мистер Гюнтер долго на меня смотрел, соображая, а потом спросил:
— Мисс Павлова, а почему мы никого не встретили в коридоре? Вы нажали на кнопки, когда убийца был в рубке. Я выбежал из каюты почти сразу, а мистер Уэнрайт ещё раньше: он намного меня опередил. Куда же мог исчезнуть ваш убийца?
Он и не исчезал. Он вышел из рубки, чтобы в неё вернуться, только уже с другим цветом глаз. Но мне надо было дать бортинженеру дельный ответ, а я не могла сообразить, какой.
— Полагаю, что он отсиделся в лаборатории или поблизости, — неожиданно выручил меня командир. — А пока мы были в рубке, он ушёл. Если бы вас, мисс Павлова, сегодня убили, вы были бы виноваты в этом сами, потому что нарушили мой приказ не оставаться в рубке одной. Прежде чем уйти, мистеру Форстеру следовало…
— Сэр, ему было так плохо, что он сам не знал, что делает, — вступилась я за ни в чём не повинного первого штурмана. — Он и сам пострадал. Он бы умер, если бы вы не пришли ему на помощь?
— Может, и не умер бы, мисс, — возразил командир, — но ему было очень плохо.
Вечером бледный и измученный мистер Форстер пришёл в рубку.
— Как вы себя чувствуете, сэр? — спросила я.
Командир повернулся к нему.
— Сэр, почему сегодня днём вы покинули рубку, не предупредив меня? — спросил он своим ровным голосом.
Мистер Форстер смутился.
— Простите, сэр, я плохо понимал, что происходит. Сам не знаю, что со мной было. Благодарю вас, мисс, мне намного лучше.
— Где вы могли отравиться, сэр? — спросил бортинженер. — Может, вы принимали какое-нибудь лекарство?
— Нет, мистер Гюнтер, не принимал. И не знаю, где мог отравиться. Сначала я решил, что съел что-то за обедом, потом подумал, что почувствовал слабость после того, как выпил из графина.
— Только не из графина, сэр, — возразил бортинженер, — иначе всем стало бы плохо. Да и как туда мог попасть яд?
Я знала, кто мог его туда подсыпать, но вынуждена была молчать.
— Я не пила, — сказала я.
— Я сегодня тоже почти не пил, — вспомнил бортинженер. — Только утром. Значит, утром яда не было.
— Может, его и днём не было, — возразила я. — Может, его там вообще никогда не было, а мистер Форстер отравился в столовой. Или его отравили, чтобы потом убить меня.
— Вас, мисс? — удивился первый штурман, который ещё ничего не знал.
Мистер Уэнрайт рассказал ему о случившемся.
— Простите меня, мисс, — сказал мистер Форстер. — Это я виноват. Мне следовало, прежде чем уйти, вызвать командира или бортинженера. Но неужели вы не заметили хоть какие-то приметы убийцы?
— Нет, сэр. Только нож.
Я должна была подумать, потому что чувствовала, что упустила какую-то деталь, связанную с графином. Предположим, в нём был яд. Мистер Уэнрайт, якобы, меня успокаивая, налил из него воды в стакан и подал мне. Хотел меня отравить? Вряд ли, хотя и этой версией пренебрегать нельзя. А что было раньше? Раньше он хотел меня убить ножом. Ещё раньше, сразу после ухода мистера Форстера, я расположила Броську нужным образом, потому что до этого она была повёрнута ко мне другим боком, то есть так, как её ставит командир. Значит, последним из графина пил командир, а мистер Форстер пил до него. Почему же на командира яд не оказал действия, а на первого штурмана оказал? Нет, мистер Форстер отравился не водой из графина. А если водой? Может, командир хотел налить себе воды, взял в руки графин, но раздумал или что-то ему помешало. Непонятно, как сыщики из романов строят свои версии на таких вот хрупких наблюдениях, которые могут рассыпаться при первом же соприкосновении с жизнью.
— Надо проверить воду на наличие яда, — донёсся до меня голос первого штурмана.
— Невозможно, сэр, я нечаянно опрокинул графин, и она вся вылилась, — признался неуклюжий бортинженер.
— Как я теперь понимаю, это был не яд, а какое-то снотворное в слишком больших дозах, — пояснил командир. — Надо было бы исследовать содержимое вашего желудка, сэр, если бы знать, что вы отравились чем-то подозрительным.
Мистер Форстер слегка покраснел, а я подумала, что оплошность командира, не позаботившегося сразу же выяснить причину отравления своего помощника выглядела бы подозрительной, даже если бы я не видела то, что видела. Впрочем, он мог бы сослаться на болезнь. Я вспомнила, что мистер Уэнрайт за обедом и после чувствовал себя нехорошо и даже ушёл к себе. Не означало ли это результат действия снотворного из графина? Однако почему же он не заснул, а весьма прытко ринулся на меня с ножом? Наверное, он лишь притворялся, что болен, чтобы оставить меня в рубке одну. Бортинженера он услал, а мистера Форстера усыпил. Или снотворное первому штурману подсыпали в столовой. Но кто и зачем? Если бы он обедал с командиром, я бы не сомневалась, кто и зачем, но командир обедал со мной. Нет, снотворное было в графине. Тогда зачем же командиру передвигать графин, если он знал, что пить из него нельзя? Или он всыпал туда снотворное, будучи в затмении, выпил совсем немного или только хотел выпить, будучи в трезвом рассудке, а потом вновь впал в невменяемое состояние и бросился меня убивать? Или он решил, что всыпал слишком мало снотворного и подсыпал ещё? А может, он выпил малое количество снотворного из графина, сознавая, что делает, для того, чтобы обеспечить себе алиби. Он, видите ли, и сам пострадал. Я-то заметила, что он пил, лишь по развороту графина, а остальные могли видеть это собственными глазами.
