Алексей Калугин - Два шага до горизонта
Шалеи, за исключением тех, кому первую половину ночи предстояло караулить, тоже постепенно разошлись по повозкам и улеглись спать.
Охранники, приставленные к пленнику, дремали, прислонившись спинами к деревянным дугам внутри фургона, на которые был натянут матерчатый полог. Временами то один, то другой шалей, вскинув голову, бросал быстрый взгляд в глубь повозки и, удостоверившись, что пленник на месте, снова опускал подбородок на грудь.
Ночь была тихой и безветренной. Духота, заполнившая воздух, словно придавила к земле все, даже звуки. На деревьях не шевелился ни один лист. Время от времени негромко всхрапывали стреноженные чеклаки.
Трое часовых сидели на корточках возле костра, опираясь о поставленные вертикально копья. Двое негромко и довольно вяло о чем-то спорили. Взгляд третьего шалея, сидевшего чуть в стороне, был устремлен вверх, туда, где на черном бархате ночного неба поблескивали звезды, похожие на шляпки серебряных гвоздиков. Прямо над головой кахимца крутой дугой изгибалось созвездие Серпа. А чуть левее звездный Чеклак, встав на дыбы, вскидывал передние копыта, словно стараясь отбросить ими подальше от себя скопление звезд, похожее на занесенное для удара Копье.
Что за неведомый мастер создал эти фантастические рисунки? Почему они так завораживают смотрящего на них человека? Какая тайна скрыта в них и удастся ли ее когда-нибудь разгадать?..
Непостижимая красота звездного неба увлекала душу наблюдавшего за ней человека в свою бездонную глубину. Казалось, тому, кто проникнет в нее, она сулила покой, блаженство и вечную жизнь. Жизнь…
Именно в тот момент, когда человек думал о жизни, его настигла смерть, смерть слепая и неотразимая. Вылетевшая из темноты стрела вонзилась шалею между лопаток, раздробив наконечником позвонок. Разум человека даже не успел осознать, что же именно произошло, но в последние мгновения своей жизни он отчетливо понял, что умирает. И еще он успел испытать ужас, который не дано постичь никому из живущих, ужас перед бездной небытия, в которую он вот-вот должен был провалиться и из которой не существовало выхода. Человек отчаянно вцепился руками в границу, за которой ничего не было, – ни вечной жизни, ни вечных страданий…
Последняя мысль, промелькнувшая в меркнущем сознании солдата перед тем, как его не стало, была: «Все ложь…»
Почти без вскрика шалей выронил из рук копье и упал лицом в горящий костер. Двое его товарищей вскочили на ноги. Один из шалеев схватил мертвого за ноги и вытащил его из костра.
– Тревога! – закричал другой. – На нас напали!
Крикнув, шалей сам испугался собственного голоса, прозвучавшего так, словно он находился один на краю света и взывал о помощи к тем, кого уже не было. Но состояние необъяснимой жути, охватившее вдруг солдата, длилось не больше двух ударов сердца. С третьим ударом у ног его в землю вонзилась стрела, посланная, должно быть, не слишком умелой рукой.
– Тревога! – снова закричал солдат и, дабы не оставаться неподвижной мишенью для невидимого стрелка, отпрыгнул в темноту.
Пространство внутри круга, очерченного повозками, ожило. Из повозок с оружием в руках выскакивали разбуженные криком часового шалеи. Опытные солдаты были готовы к бою, но врагов не было видно.
– Что случилось? – бан-шалей подбежал к часовым, сжимая в руке обнаженный меч.
– Тринтина убили! – шалей копьем указал на тело мертвого солдата.
– Больше огня! – крикнул бан-шалей.
Двое шалеев кинули в костер по охапке заранее припасенных сухих смолистых веток.
Пламя, взметнувшееся едва ли не до неба, озарило окружающие поляну деревья. И сразу же из темноты со всех сторон полетели стрелы.
По тому, под каким углом стрелы вонзались в землю, можно было догадаться, что стреляли люди, затаившиеся на деревьях.
Пронзительно вскрикнул шалей, которому стрела попала в плечо.
Чеклаки, напуганные криками и беготней, заметались по поляне, пытаясь порвать путы на ногах, не позволяющие им прорваться сквозь кольцо повозок и унестись прочь.
– В укрытия! – взмахнув над головой мечом, крикнул бан-шалей. – Занять круговую оборону!
Рассредоточившись по кругу, шалеи залегли под повозками, готовые отразить атаку прячущихся в темноте врагов.
Шалеи, сторожившие Граиса, оставив пленника в одиночестве, готовились вместе с остальными оборонять лагерь.
Граис, не видевший ничего из-за накрывающего повозку полога, лишь по звукам, доносящимся до него, мог догадываться о том, что происходит снаружи.
На какое-то время на поляне воцарилась почти полная тишина. Шалеи неподвижно лежали в своих укрытиях. Нападавшие, прекратив обстрел лагеря из луков, более никак не проявляли себя. Даже чеклаки успокоились, сбившись в кучу возле одной из повозок.
Как будто сама смерть накрыла лагерь и окружающий его лес своим черным крылом, уничтожив всякое движение, звуки и даже время, – своего извечного врага и союзника. Казалось, что теперь рассвет уже не наступит никогда. Ночь будет тянуться вечно, – если только для пустоты, лежащей по ту сторону границы жизни и смерти, приемлемо такое понятие, как вечность.
Какой-то глупец или сумасброд сказал как-то, что после смерти перед человеком раскрывается вечность… Бред, облеченный в красивые слова! Вечность – суть всего лишь образ, придуманный человеком для того, чтобы придать некоторую видимость определенности невообразимо долгому отрезку времени, которое само по себе является величиной относительной. А смерть – это вещь в себе, постичь которую можно только в одно последнее мгновение, уже падая в бездну. Но постижение это приносит не облегчение, а ни с чем не сравнимый ужас, и счастье человека, что испытывает он его лишь однажды и длится это ощущение всего-лишь мгновение, короче вздоха.
Едва начиная жить, человек уже готовится к смерти. Каждый представляет ее по-своему, но ни один из живущих не желает верить в то, что смерть – это просто НИЧТО. Об этом могли бы знать только мертвые, если после жизни существовала бы какая-то иная жизнь. Пусть не жизнь, но хоть что-то на нее похожее. Но НИЧТО это и есть НИЧТО, а потому о нем невозможно сказать ничего определенного.
– Кто бы это мог быть? – шепотом произнес бан-шалей, скосив глаза на лежащего рядом с ним под повозкой шалея.
– А кто их разберет, – так же шепотом ответил солдат, тот самый разговорчивый охранник, ехавший в одной повозке с Граисом. – Но я бы не стал ставить на то, что это просто разбойники с большой дороги. Те бы не стали обстреливать лагерь, а попытались незаметно забраться в повозки и унести, что удастся.
– Кем бы ни были эти поганцы, – процедил сквозь зубы бан-шалей, – они скорее всего не ожидали, что в лагере окажется так много солдат. Должно быть, они уже оставили свою затею и убрались подобру-поздорову.
