О времени, о душе и всяческой суете - Браннер Джон
Нет, он не смел. Он должен подыгрывать, хотя бы ради того, чтобы потом доложить, что в будущем что-то пошло совсем не так, как надо.
– Сигаретку? – предложил юноша по имени Пауль, протягивая картонную выдвижную пачку.
– Спасибо, не курю, – сквозь зубы ответил генерал, и юноша убрал пачку в карман, но Вентшлер, внимательно искавший какие-нибудь зацепки или намеки об этом ужасающем будущем, успел заметить на ней этикетку с изображением бородатого моряка в спасательном круге и надписью: «Плейерз Экспорт». По-английски…
Его мысли отправились в очередной крутой вираж. Где же портрет Гитлера, который должен быть в подобной комнате? Ни единого признака, ни намека на славу Рейха! Газет поблизости не было – он бы жадно ухватился за них, – и книг совсем немного, в основном толстые тома репродукций предметов искусства в роскошном переплете и справочники антикварных коллекций.
Стакан воды генералу подали на серебряном подносе. Дружелюбный Фойерштайн весело болтал, явно желая приободрить незнакомого гостя. Сразу стало ясно, что он продает objets d’art [44] и рассчитывает, что все вокруг разделяют его страсть к ним. Преданность прошлому просматривалась повсюду: в комнате не было ничего хотя бы отдаленного «современного», не считая телевизора и радиограмма, но даже они были замаскированы под антиквариат.
Надо же, какая чудовищная неудача! Очутиться здесь, упустив уникальный шанс собрать информацию и доложить обо всем Калькгаверу, а через него – фюреру!
Но надо максимально использовать малейшие намеки и зацепки, и вот ему как раз выпал такой шанс. Фойерштайн указал Вентшлеру на, казалось бы, совершенно обыкновенную вазу для цветов на низеньком столике с мраморной столешницей.
– Одно из моих последних приобретений, – хвастался он. – Взял за гроши! Предметы двадцатых годов скоро снова войдут в моду, уж поверьте. Не возраст превращает вещь из предмета обихода в ценную покупку, а то, сколько экземпляров осталось, а подобные вещи, естественно, разбивали миллионами.
Воспользовавшись представившейся возможностью, Вентшлер спросил:
– А сколько же лет этой вазе?
Надежда выяснить, какой сейчас год, о чем нельзя было спрашивать напрямую, чтобы не выдать свою личность, тут же оказалась разбита.
– На ней написано, что она создана в тысяча девятьсот двадцать восьмом. – Фойерштайн пожал плечами и, встретившись взглядом с дворецким Францем, продолжал: – А, вижу, подали ужин. Герр Шмидт, не составите компанию моей жене?
Двойные двери в дальнем конце вестибюля отворились, представив взору накрытый стол, дорогое серебро и хрусталь, незажженные свечи, хлеб любопытной плетеной формы и графины с вином. В углу рядом с заставленным кушаньями сервантом ожидала миловидная девушка в платье горничной, снова блондинка.
Вентшлер в немом оцепенении позволил фрау Фойерштайн взять его за руку и проводить к месту в конце стола с правой стороны. Остальные гости последовали за ними и встали за стульями. Горничная подала хозяйке зажженный вощеный фитиль, и та поочередно зажгла каждую свечу. Всего их было семь. Затем погасили электрическое освещение.
Фойерштайн налил бокал вина, встал во главе стола и тепло произнес:
– Конечно, в наше время ритуалы целиком уже не соблюдаются! Но… «Да покинут все сердца меланхолия и страсть, рожденные из тоски и желчи!»
Он пригубил вино, подняв бокал в честь собравшихся, а затем все сели и сразу окунулись в оживленную беседу – все, кроме Вентшлера. Подали паштет из печени с сельдереем и оливками и маленькие хрустящие крекеры. Паштет был вкусный, но чересчур жирный, и он заставил себя высказать мнение хозяйке, которая разговаривала с чернокожим мужчиной, сидевшим по другую сторону от нее.
Улыбаясь, оба ждали, когда он скажет еще что-нибудь.
– А… – Ему в голову пришла безопасная уловка. – А как дела в вашей части света?
– Сейчас очень хорошо, – ответил Сикелоле. – Одно время было трудновато, пока буры не пошли на компромисс, но сейчас запустили программу всеобщего образования, и все весьма довольны. Между прочим, я читаю лекции по моральной философии в Кейптаунском университете.
О таком предмете, как моральная философия, генерал не знал ровным счетом ничего. Не разбирался он и в архитектуре – сфере деятельности ирландки, сидевшей справа от него, – и в психопатологии, на которой специализировалась фрау Дасс, соседка Сикелоле слева. Похоже, она работала консультантом в психиатрической лечебнице. Это совершенно противоречило убеждениям Вентшлера, считавшего, что сумасшедших нужно ликвидировать, если нельзя их заставить выполнять полезные работы.
Однако все остальные с охотой обсуждали эти темы и сотню других, спорили по любому поводу с видом специалистов. Ради всего святого, почему бы не обсудить что-нибудь действительно интересное – прежде всего, недавнюю историю?
Вентшлер держал ухо востро в расчете добыть хоть немного информации и все-таки услышал кое-какие волнующие подробности: о прошлогоднем летнем отпуске в Нью-Йорке, о полете на новом высокоскоростном трансатлантическом самолете, о сравнительных достоинствах автомобилей «Роллс-Ройс» и «Паккард», о чудодейственном лекарстве, полученном из южноамериканского растения и обещающем лечение ранее практически неизлечимых пациентов… И вот сердце Вентшлера подскочило, ибо фрейлейн Дасс наклонилась к фрау Фойерштайн и с ослепительной улыбкой поинтересовалась, не будет ли с ее стороны бестактно попросить включить десятичасовые новости по телевизору, поскольку там должен быть сюжет об этом лекарстве и работе ее больницы.
– И вас там покажут? – с восторгом спросила хозяйка. – Да? Тогда, конечно, мы должны посмотреть! Я прослежу, чтобы мы вовремя отужинали.
На смену паштету пришел рыбный рулет с соусом из хрена, и Вентшлеру удалось скрыть возбуждение. Новостная передача по телевизору! Что может быть лучше!
Расслабившись, он решил, что все же может позволить себе бокал вина, не притупив при этом чувств и не ослабив внимания.
Еще у него появился аппетит, и он сумел насладиться супом с клецками, жареным цыпленком с овощным ассорти и, наконец, яблоками, запеченными с корицей и жженым сахаром. Высокие напольные часы в углу столовой показывали почти десять часов.
Фрау Фойерштайн подала знак мужу и встала.
– Предлагаю выпить кофе и бренди в другой комнате, чтобы иметь возможность увидеть Аниту по телевизору!
По чашкам разлили черный кофе, к нему подали великолепный коньяк, мужчинам предложили сигары, а дамам – сигареты. Вентшлер не обратил на это внимания; его взгляд был прикован к телеэкрану.
Конечно, телевидение было ему знакомо; в конце концов, передатчик в Витцлебене вышел из строя из-за бомбежки всего лишь в прошлом году…
Он поправил себя. Это было в тысяча девятьсот сорок третьем. Не в прошлом году.
И мысль об этом вывела на первый план все то беспокойство, от которого он на время отвлекся. Калькгавер упомянул неподходящие альтернативы; может, это одна из них? Если так, вероятно, кто-то еще, помимо научного подразделения СС, открыл путешествия во времени и его целенаправленно сбили с пути. У него по коже пробежали мурашки. Сама идея о том, чтобы вести войну на поле битвы времени…
Но в этом доме, в этом городе царила совершенно не военная атмосфера! То и дело слышались звуки обычного транспорта, правда, у Вентшлера не было возможности выглянуть в окно. Так или иначе, Фойерштайн, сверившись в часами, включил телевизор.
– Сюжет будет не очень длинный, – извиняющимся тоном сказала фрейлейн Дасс. – Его, наверное, поставили в самом конце, так что, если хотите пока выключить звук…
– Если позволите, – хрипло перебил ее Вентшлер, – я бы посмотрел всю передачу целиком! Как вы знаете, я был за границей и… ну… немного отстал от жизни, поэтому стараюсь не пропускать новости.
И сел обратно на стул. Экран осветился, и на нем появился циферблат, показывающий без нескольких секунд десять часов вечера. И – о чудо из чудес! – в цвете! Белый на синем фоне!
