Николай Дашкиев - Обреченный на вечные муки
— Ничего не понимаю!.. — смущенно прошептал Ким. Он посмотрел на Асту. В ее глазах застыло выражение боли. Губы прошептали:
— Ким, надо…
— Нет, постой! — Ким прижал к себе жену, обвел лучом прожектора картину разрушенной аппаратной. — Скажите… как вас зовут?
— Круз… Так звали моего психодвойника.
— Это его труп мы нашли у входа в ущелье?
— Да.
— Когда он погиб?
— Двенадцать галактических минут назад…
Киму стало жутко: двенадцать галактических минут!.. Это же — более ста тысяч земных лет! Не удивительно, что скафандр рассыпался от первого же прикосновения.
— Откуда вы прилетели, Круз?
— По вашему каталогу — из звездной системы М-247. Расстояние — десять парсеков.
— Это вы заставили наш "Сириус" сесть на астероид?
— Да.
— Как вы это сделали?
Наступила длительная пауза. А потом сухо прозвучало:
— Я этого вам не могу сказать.
— Почему?
— Я не верю людям… — в голосе зазвенела ярость. — Это же он, Круз, мой психодвойник, так жестоко обрек меня на вечные муки! Он возненавидел меня, хотя я был ближе ему чем родная мать; возненавидел за то, что его жизнь — молниеносно коротка, а я мог бы жить невероятно долго; возненавидел, потому что увидел свою ничтожность и неспособность изменить хоть что-нибудь в собственной судьбе. Вот он и отомстил перед смертью. Он разрушил все мои антенны и фотоэлементы, испортил почти всю автоматику, превратив меня на паралитика, неспособного даже покончить с собой… Он оставил мне только сознание, в котором каждая мысль — словно раскаленная капля металла…
Вы думаете, это было обычное межзвездное путешествие к братьям по Разуму?.. О, нет!.. Круз и еще триста с ним, которых вы уже не увидите, — преступники в космическом масштабе!.. Это были самые богатые и надменные люди на нашей планете, чудесной зеленой Тао… И они уничтожили ее, когда поняли, что их господству вскоре придет конец. Уничтожили с помощью еще неизвестной вам энергии гравитационного резонанса!.. Но перед этим они построили меня, психодвойника Круза. Круз поставил передо мной задачу: найти звездную систему с пригодной для жизни планетой. Я с радостью согласился. Тогда мы с Крузом были абсолютно тождественны.
Все они заснули анабиозным сном. Течение времени для них остановилось. А я на первом этапе нашего путешествия даже не замечал, как пробегают секунда за секундой… Да, Круз был страшный мерзавец, но он имел острый, пытливый ум, и я, его наследник, оставшись наедине с самим собой, принялся жадно глотать тот, неисчерпаемо богатый, информационный материал, который мы взяли с собой в путешествие. Времени для специального подбора микрофильмов и пленок у Круза не было, поэтому на астероид просто перевезли весь фонд Информационного центра планеты. И в этом была роковая ошибка Круза.
Долгая пауза. А когда голос зазвучал снова, в нем уже слышалась не злость, а грусть и боль.
— Никогда Круз не интересовался литературой и искусством. Он признавал только политику и еще науку и финансовое дело, как средство для достижения цели. Никогда Круз не знал ни скорбного величия неразделенного чувства любви, ни светлой готовности отдать свою жизнь во имя кого-то другого. Он был воплощением холодного, сухого разума, для которого не существует понятия "человечность", "справедливость", "порядочность", а все градации человеческих взаимоотношений, все нюансы бытия сводятся к взаимоисключающим "да" или "нет", "целесообразно" или "нецелесообразно".
Тогда и я был такой, как он. Я был его точной копией. И остался бы таковым до сих пор, если бы не фонд Информационного центра.
Более трех миллиардов произведений всех жанров литературы и искусства были в том фонде. Но сначала я интересовался только наукой и меня всегда раздражало, что человечество планеты Тао потратило квадриллионы бит информации, тщетно стремясь объяснить друг другу, что такое любовь и ненависть, добро и зло. А потом я решил ответить на эти вопросы для самого себя — сухо и логично, чтобы на той планете, к которой причалит наш астероид, заложенное таотянами новое общество не повторило бы ошибок своих предшественников.
Я начал с самых древних памятников таотянской культуры. Стереокопии первобытных скульптур и наскальных надписей… Мифы и религиозные предания древних… Примитивная живопись… Неуклюжая монументальность архитектуры…
Это все было очень наивное и убогое, но — удивительная вещь! — я постепенно начал чувствовать, что за примитивностью формы кроется глубокий смысл; что уже и тогда человеческая мысль в муках искала своего самовыражения, — и не во имя эгоистического восхваления себя, а ради какой-то еще неосознанной высшей цели человека.
А потом — музыка… Наверное, она была характерной для того периода, когда человек уже почувствовал острую потребность заявить о своем призвании, но еще не находил необходимых слов. И именно музыка, музыка древних таотян, заставила меня, Круза, впервые стать на позицию другого человека, понять нечто такое, что выходило за рамки моих представлений и убеждений.
Я слушал горестные, торжественные фуги, и меня пронизывало то настроение невыразимого отчаяния мятежного существа, которое уже осознало свой разум, но все еще боится выдуманного самим собой бога; я любил и ненавидел, был способен и на самопожертвование и на убийство; я чувствовал себя одновременно и великаном, и червем; немым паралитиком, который знает чудесное спасительное слово… но неспособен произнести его…
А впрочем, не буду рассказывать дальше. За эти двое суток ваш "Сириус" передал мне всю информацию, записанную на его барабанах памяти. Человечество Земли прошло почти весь тот путь, что и таотяне, так что ничего нового вы не узнаете.
Одним словом, пролетали секунда за секундой, наш астероид двигался в межзвездном пространстве, в абсолютной темноте и пустоте, все вокруг казалось вечным и неизменным… И только я, Крузов психодвойник, менялся все сильнее и сильнее.
Я уже узнал, что такое ожидание и разочарование, горечь и возвышенность. Меня волновала судьба вымышленных героев, и я невольно представлял себя на месте каждого из них. Вставали вопросы о справедливости и несправедливости…
Микрофильм за микрофильмом глотал я из неисчерпаемого фонда Информационного центра, и все чаще возвращался к истории жизни моего психодвойника.
Мне становилось жутко: у Круза была не жизнь, а жалкое существование. Сказочные богатства и неограниченная власть не дали ему ни светлой радости, ни возвышенной одухотворенности — только напыщенное самодовольство и жестокое наслаждение ощущением собственной исключительности. Самый богатый и самый могущественный на планете, он был, по сути, беднее самого бедного нищего и бессильней скованного раба, потому что находился в плену примитивной, прямолинейной схемы поведения, хоть и не осознавал этого.
