Бен Бова - Венера
Обзор книги Бен Бова - Венера
Бен Бова
Венера
Д. X. Г., Дж. Л. и Б. Б. Б. с благодарностью, признательностью и любовью.
Небеса молчат, и земля процветает под их негласной властью. Людям также не чужды и достоинства небес, хоть в большинстве своем они лживые твари. Они рождаются с пустотой в душе и вбирают дурное и доброе, что видят вокруг. Представьте, родиться пустым в этот современный век, эту смесь добра и зла, и все же направиться по жизни навстречу великолепию успеха честным путем…- сие есть подвиг, эталон совершенства рода человеческого, задача превыше самой природы обычного человеческого существа.
Ихара Сайкаку
КРАТЕР АДА
Я опаздывал и ничего не мог с этим поделать. Дело в том, что на Луне бегать нельзя.
Шаттл с космической станции «Нуэва Венесуэла» задержался с отправкой: рейс отложили из-за какой-то пустяковой проблемы с багажом, который должны были доставить с Земли. Так что теперь, наконец покинув стартовую площадку, я в полном одиночестве брел по подземному тоннелю. А вечеринка началась уже час с лишним назад.
Меня предупреждали, что бегать нельзя, даже в увесистых ботинках, которые я взял напрокат на космодроме. И все же я, как последний дурак, попытался посильнее оттолкнуться от пола, отчего особых успехов не достиг* не считая расквашенного носа. После этого, наученный горьким опытом, я стал шаркать так осторожно, словно на ногах моих были стоптанные домашние тапочки, готовые слететь в любой момент,- именно так, как и предписывал туристический видеопутеводитель. Со стороны я смотрелся, наверное, по-идиотски, но тыкаться носом в стены, как Буратино, мне хотелось еще меньше.
Не то чтобы я в самом деле торопился на эту дурацкую вечеринку, устроенную отцом. Я даже и на Луну особо не стремился. Не я все это придумал.
Два больших человекообразных робота сторожили двери в конце коридора. Говоря «больших», я имею в виду рост метра в два и почти такую же ширину плеч. Двери за этими плечами оказались, естественно, плотно закрыты. На вечеринку к моему папаше просто так не попадешь, и не надейся.
- Ваше имя? - поинтересовался робот, который стоял слева. Говорил он басом - видимо, именно так, по представлениям моего отца, должен звучать голос вышибалы,
- Ван Хамфрис,- ответил я как можно более внятно и разборчиво.
После колебаний, длившихся долю секунды, не более, робот произнес:
- Голосовая идентификация проведена. Вы можете войти, мистер Ван Хамфрис.
Роботы расступились, и двери разъехались в стороны. Звук, раздавшийся при этом, неприятно резанул слух - примерно такой звук производит отбойный молоток или компрессор. Из-за дверей донесся голос какого-то женоподобного певца, исполняющего последний хит сезона.
Зал для приема гостей оказался просто исполинских размеров и битком набит завсегдатаями вечеринок, сотнями мужчин и женщин. Здесь, наверное, собралась тысяча гостей, не меньше. Они пили, кричали что-то друг другу, курили. Порой по толпе проходила волна безудержного смеха. Звук при этом раздавался такой оглушительный, как будто падала Великая Китайская Стена. Мне пришлось заставить себя переступить через свое «не могу», чтобы пройти мимо роботов.
Все гости носили маскарадные наряды и вечерние туалеты: умопомрачительно яркие и к тому же расцвеченные блестками и мигающими электронными лампочками. Естественно, при этом выставлялось напоказ обнаженное тело, причем довольно солидными порциями. Так что я, в шоколадного цвета велюровом пуловере и темных микромеховых слаксах, прямо скажем, не блистал. Мой наряд казался убогим, словно сутана какого-нибудь одинокого миссионера, заглянувшего в гнездо разврата.
Огромный компьютерный экран, занимавший одну из стен пещеры, объявлял, подмигивая гирляндой лампочек: «Со столетним юбилеем!», «Счастливого столетия», одновременно демонстрируя порнографические видеоклипы.
Я мог и догадаться, что местом вечеринки папа выберет непременно какой-нибудь бордель. Кратер Ада был так назван в честь астронома-иезуита Максимилиана Дж. Ада. Игровая и порноиндустрии превратили этот район в главную греховную столицу Луны, утопающую в пороках, мерзостях и разврате,- настоящий рог изобилия запретных удовольствий, зарывшийся в пыли кратера, в каких-то шестистах километрах к югу от Селенасити или Селенограда, как его иногда называли. Бедняга старина астроном - святой отец Ад, должно быть, перевернулся в своем склепе.
- Сюда, незнакомец! - закричала какая-то рыжая толстушка в костюме изумрудно-зеленых оттенков. Она помахала склянкой с серым порошком, зазывая: - Присоединяйся к празднику!
Праздник. Это место больше всего напоминало настоящий Ад, каким он описан у Данте. Да и присесть было некуда, если не считать нескольких кушеток-скамеечек, расставленных вдоль стен, где трепеща сплелись в объятиях голые тела. Остальным гостям приходилось пританцовывать, прижавшись плечом к плечу, раскачиваясь в такт музыке в колышущемся море человеческих тел.
Высоко, под самыми сводами зала-пещеры, на одной из отполированных гладких скал парочка акробатов в блестящих трико расхаживала по канату, протянутому под самым потолком. Свет, точно ртуть, переливался на их арлекиновых нарядах. На Земле выступать на такой высоте - занятие смертельно опасное. Здесь же в случае падения канатоходцы могли лишь свернуть себе шею или, скорее всего, шеи танцующим внизу, принимая во внимание тесноту в зале.
- Сюда! - рыженькая снова напомнила о себе, дергая меня за рукав пуловера. Потом она хихикнула и сказала: - Ну, не будь же таким букой!
- А где Мартин Хамфрис? - мне приходилось перекрикивать шум карнавала.
Она заморгала глазами, накрашенными тенями с изумрудными блестками:
- Хамф? Именинничек? - Нерешительно повернувшись к толпе и махнув рукой, как в пустоту, она прокричала: - Он где-то тут. Это он устроил вечеринку. Ты, наверное, в курсе?
- Хамф - мой отец,- ответил я, радуясь удивлению, вспыхнувшему на ее лице.
Продираться сквозь толпу оказалось делом нелегким. Кругом ни одного знакомого лица. И пока я проталкивался и пропихивался в этом человеческом месиве, повидле, я задумался о том, знаком ли моему папаше хоть кто-нибудь из гостей. Вероятно, толпу наняли в честь торжественного случая, как в киномассовке. По крайней мере, рыженькая относилась как раз к этому типу «гостей».
Отец знал, что я не переношу столпотворения, и все же зазвал меня сюда, заставил окунуться в это столпотворение. Как это похоже на моего дражайшего папочку. Я пытался увернуться от участия в празднике: от шума, запахов духов и табака и наркотиков, от липкого пота спрессованных тел. У меня дрожали колени, я с трудом преодолевал тошноту - желудок скручивали спазмы.
Терпеть не могу такой обстановки. Для меня все это - слишком. Я бы давно упал в обморок, но здесь даже яблоку негде упасть. Однако, что ни говори, самочувствие мое не улучшалось от осознания того, что вечеринку мне придется провести на ногах.
Очутившись где-то посреди этого столпотворения, я остановился и зажмурился. Перед прилунением я вколол себе транквилизатор, но теперь почувствовал, что мне необходим еще один такой укол, причем немедленно.
Осторожно открыв один глаз, я осмотрелся в поисках ближайшего выхода из этой круговерти и сутолоки. И тут я увидел папашу. В колышущейся толпе завсегдатаев вечеринок я разглядел моего драгоценного папулю. Точно древнеримский император, почтивший присутствием одну из оргий, он восседал на возвышении в дальнем конце зала. Сходство с императором довершала ниспадающая тога алого шелка и две дамы по бокам, поддерживающие его.
Мой отец. Сегодня ему исполнилось сто лет. Мартину Хамфрису с виду нельзя было дать больше сорока: волосы его казались по-прежнему черны, черты лица не исказили морщины. Но глаза - его глаза изменились. Они сверкали от возбуждения. Мой папаша не пропустил ни одной возможности омолодиться, включая запрещенные законом на-нотехнологии. Он хотел навечно остаться молодым. Думаю, это ему удалось. Он всегда получал то, к чему стремился. Но стоило лишь раз взглянуть ему в глаза - и видно было, что ему уже исполнилось сто лет.
Вот он заметил, как я пробиваюсь сквозь толпу гостей,- на миг его холодные серые глаза остановились на мне. Затем он отвернулся, и на его искусственно моложавое лицо набежала едва заметная туча.
«Ты же сам хотел, чтобы я появился на этом карнавале,- сказал я ему одними губами.- Так что, нравится тебе или нет, но вот он я».
Но папаша больше не обращал внимания на меня, пока я не добрался до него. Я уже задыхался, в легких чувствовалась резь. А шприцы с ампулами я, как назло, оставил в гостиничном номере. Когда я наконец достиг подножия возвышения, где восседал отец, я вцепился в бархатные канаты, натянутые вокруг помоста, хватая воздух, как рыба, выкинутая на песок. И тут я вдруг понял, что грохот музыки смолк, стал приглушенным, бубнящим.
