Юрий Нестеренко - Приговор
она просто не могла знать. Никто не мог. Во всяком случае, никто из
живых.
— Не думаю, что это хороший план, — сказал я вслух. — Даже если бы
я, или кто другой, научил тебя убивать — ты ведь понимаешь, что запросто
можешь погибнуть?
— Не волнуйся, ты в любом случае получишь свое вознаграждение, -
она предпочла истолковать мое беспокойство в сугубо меркантильном ключе.
— Сам понимаешь, я не могу заплатить прямо сейчас. Но, как только Грифон
падет и Лев возьмет власть, все сторонники Йорлингов, пострадавшие в
этой войне, будут восстановлены в своих правах. Наверное, даже
обогатятся за счет конфискованных поместий лангедаргцев. Даже если меня
уже не будет в живых — будет действовать мое завещание. Я составлю его и
заверю у первого же нотариуса, и по нему ты получишь свою долю.
— Тебе еще слишком рано писать завещания, — покачал головой я.
— Я — последняя в роду, — возразила Эвьет, снова считая, что меня
заботят лишь деньги. — Это особый юридический случай. Ну, по правде я не
знаю деталей, — призналась она, — это Филипп изучал право, но он был
таким задавакой… Но я помню, он говорил, что такая ситуация — особый
случай.
По тому, с каким холодным спокойствием она говорила о перспективе
собственной гибели, я понял, что так просто отговорить ее не удастся.
Может быть, конечно, она просто не отдает себе отчета, и участь
героя-мученика для нее — всего лишь красивый сюжет из отцовской книги…
хотя кому, как не ей, понимать, что такое смерть? Ладно. Продолжим пока
беседу.
— Значит, ты на стороне Йорлингов, — произнес я.
— Ну разумеется, — возмущенно фыркнула она. — На чьей же еще?
— Видишь ли, — настал и мой черед блеснуть логикой, — быть против
Лангедаргов и быть за Йорлингов — это не совсем одно и то же.
— Пожалуй, ты бы нашел общий язык с моим отцом. Он не любил
политику и никогда не хотел ей заниматься. Но он был вассалом графа
Рануара, а тот, в свою очередь — вассал герцога Йорлинга. У нас и
войска-то настоящего не было. Дюжина дружинников на постоянном
жаловании, и то отец ворчал, что в такой глуши они только зря едят свой
хлеб, и четыре десятка деревенских ополченцев. Когда пришел приказ
графа, мы отправили их в его распоряжение, оставив для охраны замка
только пятерых. Почти все, кого мы отослали, полегли в Тагеронской
битве. Вернулись трое селян, из них один без руки… А потом пришли
лангедаргцы. Отец вооружил всех слуг — конюха, псаря… Эрик тоже
дрался, хотя ему еще не было полных четырнадцати. Но и при этом наш
гарнизон не достигал и полутора десятков. Замок пал в первый же день. Не
думаю, что грифонцам он хоть чем-то мешал. Но они перебили всех — просто
за то, что мы вассалы Йорлингов. Понимаешь?
— Слуги тоже все погибли?
— Да. Я похоронила их вместе с моей семьей. Может, это и не совсем
по правилам, но они честно сражались и отдали жизнь за своих хозяев. Я
считаю, они достойны лежать рядом с ними. Да и… не всегда можно было
разобрать, кто есть кто… Не знаю, правда, что стало со служанками.
Они, конечно, не сражались, но были в замке. Я слышала их крики, но не
нашла тела.
Я легко мог догадаться, что с ними стало. Действительно, едва ли их
убили — кому мешают простые холопки? Скорее всего, отпустили после того,
как натешились. И служанки, конечно, поспешили убраться отсюда подальше,
не пытаясь выяснить, остался ли кто-нибудь еще в живых. Что ж — трудно
их за это упрекнуть.
— Ну ладно, — я решил сменить тему, — солнце скоро сядет, а я
сегодня еще не ужинал. Ты как?
— У меня есть свежий заяц, — кивнула она. — Сейчас зажарим
по-быстрому.
Все-таки ужин из баронских запасов, подумал я.
— Чему ты улыбаешься?
— Твоему гостеприимству. Вообще-то у меня и у самого есть кое-какие
припасы. Немного, правда…
— Пустое, — отмела Эвьет мои неуверенные возражения. — Ты теперь
работаешь на меня, а я должна заботиться о своих людях. Идем.
И она, не дожидаясь ответа, повернулась к выходу из комнаты и
быстро пошла вперед, мелькая черными пятками. Арбалет, уже снятый с
боевого взвода, она по-прежнему несла в руке.
Эвьет привела меня на кухню замка. Здесь сохранились очаг и
кое-какая металлическая утварь, включая несколько ведер; в двух из них
была чистая вода, а рядом стоял глиняный кувшин — с отбитой ручкой, но в
остальном целый. В углу даже валялся большой опрокинутый котел, в
котором можно было приготовить еду на добрую сотню человек. Видимо,
некогда род Хогерт-Кайдерштайнов знавал лучшие времена, когда
численность гарнизона и работников замка была намного больше, чем при
последнем бароне. Ныне край котла был поеден ржавчиной, но днище,
похоже, оставалось целым. Больше всего меня удивило, что здесь был стол,
хотя и явно не тот, которым пользовались тут раньше. Тот наверняка
сгорел при пожаре. Этот был сколочен из грубых досок и установлен на
четыре ножки, вырубленные из необработанного, даже с корой, ствола
молодого дерева около двух дюймов толщиной. Гвозди, скреплявшие
конструкцию, были вбиты сверху сквозь доски прямо в верхние срезы ножек.
Все сооружение явно не было вершиной плотницкого мастерства, но,
очевидно, функцию свою выполняло.
— Сама сделала, — как бы между прочим сообщила Эвьет, проследив
направление моего взгляда. Она прошла в угол кухни и вернулась с тушкой
зайца в одной руке и ножом и миской в другой.
— Откуда ты взяла доски?
— Оторвала от причала. У нас на озере была пристань и лодки.
Пристань они не тронули, но лодкам дно пробили. Жалко, рыбачить с лодки
было лучше, чем с берега.
Она быстрым движением вспорола зайцу брюхо и принялась сноровисто
сдирать шкуру. Я смотрел на это спокойно — моя биография была не из тех,
что воспитывают излишнюю брезгливость. Но большинство юных аристократок
— и ровесниц Эвьет, и девиц постарше — наверняка были бы в ужасе от этой
сцены. Мне, однако, ловкость, с которой моя новая знакомая разделывала
тушку, импонировала куда больше, чем лицемерные слезы о "бедном зайке",
час спустя сменяющиеся здоровым аппетитом при поедании зайчатины.
— Разожги пока очаг, — деловито велела мне Эвьет. — Кремень и
огниво там.
В очаге уже был заблаговременно сложен сухой хворост, и разжечь его
