Владимир Аренев - Конец света с вариациями (сборник)
Он не хотел, правда, но сухие губы поползли, лопаясь до крови, легкие сжались, вытолкнув через воспаленное горло звук, похожий на карканье ворона.
Вот только вороны теперь летают молча…
* * *– Солдат, очнись! Что с тобой?!.
Федор с трудом разлепил веки, коридор качался перед глазами: узкий, полутемный; кушетки с дерматиновым верхом; заколоченные по фасаду окна; крашеные двери, одна приоткрыта, и желтая полоска трепещущего света перечеркнула широкие половицы. В носу стало щекотно, воздух, как в больнице.
– Не спал… давно…
Взгляд остановился на мужской фигуре, сфокусировался. Над плечами в клетчатой ковбойке изможденное, морщинистое лицо. Брови сошлись на переносице, запавшие синие глаза, тонкий хрящеватый нос, волосы – перец с солью, бесцветные губы подрагивали.
– Где твое… подразделение? Войска где?
– Сгорели под Малыми Топями…
– Что?!
– Безопасен только пепел…
Язык у Федора заплетался, в голове гудело.
– О чем ты говоришь?! – сильно тряхнуло за плечо. – Очнись! За нами придут?!
В голосе мужика послышались отчаяние и истерика. Федор нащупал автомат, и только потом попытался пожать плечами. Он не почувствовал – вышло у него или нет, но человек вдруг закрыл глаза, лоб собрался глубокими морщинами. «Старик», – подумал Федор.
Протяжно скрипнула дверь.
– Пап?
Стуков приподнял автомат.
– Оставь, – попросил старик. – Здесь дети… тебе ничего не угрожает.
– Сколько вас? – Федор облизнул сухие кровоточащие губы. Соленое…
– Трое… Я, мои дочь и сын… Неужели наш сигнал никто не видит?! Ведь летают же самолеты!
– Не видел, – Федор покачал головой. Он посмотрел в сторону, из-за приоткрытой двери выглядывал мальчишка лет десяти: большелобый, большеглазый; с маленьким скорбным ртом и скошенным подбородком. Костыли приподнимали плечи, как у взъерошенного галчонка. Птицы…
– Что здесь за зоопарк? – спросил Федор. – Еще не видел столько… сразу… и крысы…
За стенами еще шелестело, шаркало, но уже не так сильно.
Старик вздохнул, глаза его влажно блестели.
– За деревней – костный заводик и скотобойня, – отмахнулся он. – Может, могильник, не знаю… Слетаются, сбегаются на запах. Постоянно появляются новые, прежние – уходят, улетают, возвращаются. Много. Уже мертвые. Я буквы на крыше рисовал четыре дня. Без транспорта отсюда не выбраться…
Федор закрыл глаза. Спать. Они что-нибудь придумают. Потом. Сейчас спать…
– Ты что, ранен? – голос не отпускал его, звал обратно в полумрак и шуршание за стеной.
– Царапина, ерунда… не мертвяки… сам, о железяку…
Слова скребли сухое горло. Его опять замутило, на секунду он выключился.
Холодная влага коснулась губ, Федор открыл глаза.
– Пей…
Он выпил кружку воды, не отрываясь. Зубы ломило, тоненькие струйки лились по подбородку, он едва не поперхнулся, но все равно натужно закашлялся. Голова гудела, словно колокол.
– Пойдем, – старик помог ему подняться, придержал за локоть. – Ты откуда здесь взялся?
– Иргинская мотострелковая бригада, – ноги у Федора подгибались, в правой горячо пульсировало на каждом шаге.
– Где это?
– Под Сочмарово…
На мгновение предплечье сдавило как в тисках.
– Так далеко, – пробормотал старик. – Машина?
– Нет. Уже нет. – Федор качнул головой.
Они прошли в полумраке мимо очередной двери.
– Что за место? – Федору хотелось вытянуть руки вперед.
– ФАП, деревенский медпункт, – ответил старик, казалось, он думал о другом, но говорил быстро, оживленно, – Здание добротное, перекрытия и те бетонные, но крысы грызут и бетон. Надеюсь, выдержит, – он открыл следующую дверь и мягко подтолкнул Федора внутрь. – Здесь есть почти все: кое-какие лекарства, бинты, спирт, эфир, инструменты – все как в справочнике фельдшера, полный набор. Признаться, я таких пунктов никогда не видел. Своя скважина, насос, радио и дизель-генератор в подсобке. Соляры только маловато… Ложись, я посмотрю твою ногу…
Комната казалась светлее коридора. Дневной свет сочился в щели между ставнями. Белые стены, потолок отражали свет. У стен стояли две кровати, умывальник с раковиной в углу. В тени маячили стойки похожие на вешалки, шкаф…
Федор завалился на постель, не разуваясь, автомат сунул под кровать, под руку. От белья пахло затхлостью и карболкой.
– Сейчас принесу лампу и…
Стуков не дослушал. Он спал.
* * *Ему приснилось, как родители провожают его на вокзале. Слякотная осень, с неба сыплет крошевом: не то снег, не то дождь. Мать кутается в платок и беспрестанно трогает его за рукав, словно хочет удержать. Отец поднял воротник пальто. Он зябнет, уши под кепкой покраснели. Сам Федор, уже в камуфляже и ботинках, при полной выкладке, форменную кепку держит в руке. Голове холодно, на коротких волосах оседают снежинки и тают.
– Ты запомни, – говорит отец. Он улыбается, но глаза тревожны и грустны. – «Прогнуться» можно, ломаться нельзя – затопчут. В крайнем случае – отключай «башню». Страх не уйдет, он никогда не уходит, зато будет не так больно…
Он протягивает ладонь, морщинки собираются у глаз.
– Пап, – говорит Федор, пожимая холодную руку, – боль не уходит. Слышишь? Боль не уходит!
Отец кивает.
– Да, – повторяет он и улыбается, но теперь так, словно просит прощения за свою беспомощную ложь, – будет не так больно…
– Боль не уходит!!! – кричит Федор прямо ему в лицо…
* * *Конечно, она не ушла.
Вот она – ослепительный раскаленный шар крутится в кипящей, искрящейся массе, разбрызгивая ослепительные искры. Вращение все быстрее, быстрее. Центробежные силы растягивают, сплющивают огненную сферу, она раскачивается, смещается из стороны в сторону и вдруг вытягивается в дрожащий язычок плазмы – огонек за стеклом «летучей мыши». Влага дрожит на ресницах, и огонек вновь расплывается в сферическое нечто с янтарными наплывами.
Влажные цветные пятна плавают под веками. Они сливаются, вытягиваются и отрываются друг от друга, словно делящиеся клетки под микроскопом, а потом испаряются, истончаясь до невидимости, уступая место ослепительному, раскаленному шару…
Внутри него грохочет: бу-бу-бу-бу….
– Очнулся?
Федор застонал. Он почувствовал свое тело, от макушки до пяток, словно сбитую в кровь ногу с неумело намотанными портянками втиснули в заскорузлый сапог. Он попытался шевельнуться, но у него ничего не вышло. От ничтожного усилия возникло ощущение, что пламя из лампы запустили ему под кожу. Горло распухло. Федор попытался сглотнуть, но, кажется, забыл, как это делается. В ушах стоял грохот, за белым потолком били в невидимый барабан.
