Октавия Батлер - Дикое племя
Она так и не поняла, что послышалось тогда в его голосе: горечь или удовлетворение. Он всегда бывал очень странным, когда говорил о своей молодости. Энинву захотелось дотронуться до него и сказать, что он не может быть одиноким, пережив так много. Но при этом он возбуждал в ней страх, напоминавший о его смертоносной исключительности. Поэтому тогда она ничего не сказала.
Сейчас, когда она лежала и анализировала, какая пища привела к этому расстройству, и какая именно ее составляющая, она чувствовала дополнительный уют от присутствия Доро. И если бы он покинул комнату в полной тишине, она все равно догадалась бы об этом, почувствовала бы, что потеряла его. В комнате стало бы холоднее.
Причиной ее болезни было именно молоко. Молоко животных! Эти люди готовят самую разную пищу на молоке! Она прикрыла рот рукой. Знал ли об этом Доро? Разумеется, знал. Как он мог не знать этого? Ведь это были его люди!
И вновь ей понадобились все ее силы, чтобы удержаться от рвоты, на этот раз последовавшей от неожиданного облегчения.
— Энинву?
Она решила, что это Доро стоит возле длинного полога, закрывавшего постель, и вполне возможно, что он уже не первый раз называет ее имя. Ее удивило, что она услышала его, но не ощутила прикосновения. Он говорил очень тихо.
Она открыла глаза и взглянула вверх. Он был прекрасен, стоя в озарении света от свечей, мерцавших на столе позади него. Она заметила, что он без одежды, но эта деталь лишь на мгновенье привлекла ее сознание, так как главные ее мысли были по-прежнему заняты той отвратительной проделкой, которую сыграло с ней это животное молоко.
— Почему ты не предупредил меня?! — требовательно спросила она.
— Что? — Он нахмурился, явно смутившись. — О чем я должен был предупредить?
— О том, что эти люди употребляют в пищу молоко животных!
Тут он разразился смехом.
Она отпрянула назад, будто он ударил ее.
— Так значит, это была шутка? И остальные сейчас тоже смеются, пока я не слышу?
— Энинву… — Он изо всех сил старался остановить смех. — Мне очень жаль, — наконец сказал он. — Я подумал о другом, и я не собирался смеяться над тобою. Но, Энинву, ведь мы все ели одно и то же.
— Да, но почему часть этих блюд была приготовлена из …
— Послушай. Я знаю привычки и обычаи твоих людей: не пить молоко животных. Я обязательно предупредил бы тебя, если бы хорошенько подумал. Никто из тех, кто ел вместе с нами, не знал, что молоко может повредить тебе. Уверяю тебя, они и не думали смеяться над тобой.
Она колебалась. Он говорил очень искренне. В этом она была уверена. Но все таки…
— Эти люди готовят пищу из молока животных? И они делают так всегда?
— Всегда, — сказал Доро. — И они еще пьют молоко. Таков их обычай. И чтобы получать молоко, они специально держат крупный рогатый скот.
— Отвратительно! — Энинву произнесла это с негодованием.
— Во всяком случае, не для них, — сказал Доро. — И ты ничуть не оскорбишь их, если скажешь им об этом.
Она взглянула на него. Казалось, что он не давал никаких приказаний, но у нее не было сомнения, что одно все-таки последовало. Она не сказала ничего.
— Ты можешь стать животным, как только захочешь, — продолжил он. — И ты совершенно точно знаешь, в их молоке нет ничего дьявольского.
— Но это молоко предназначено для животных! — сказала она. — А сейчас я не животное! Я просто-напросто не хочу есть молоко вместе с животными!
Он только вздохнул.
— Ты знаешь, что тебе придется измениться, чтобы привыкнуть к местным обычаям. Ведь не могла же ты прожить больше трех сотен лет без того, чтобы не привыкать к новым обычаям.
— Я не буду больше пить это молоко!
— Тебя никто и не заставляет. Только оставь в покое других и разреши им пить его.
Она отвернулась от него. Ей еще ни разу за столь долгую жизнь не приходилось жить среди людей, которые нарушали этот запрет.
— Энинву!
— Я буду подчиняться, — пробормотала она, а затем повернулась к нему с вызывающим выражением. — Когда у меня будет свой собственный дом? Мой собственный очаг, где я смогу готовить пищу?
— Когда ты научишься сама вести хозяйство. Что ты можешь приготовить сейчас из тех продуктов, которых ты никогда не видела? Сара Катлер научит тебя всему, что тебе необходимо знать. Скажи ей, что от молока тебе становится плохо, и она будет учить тебя готовить без молока. — Его голос чуть смягчился, и он присел на кровать. — Это из-за молока ты так плохо чувствуешь себя?
— Разумеется. Даже мое тело чувствует это отвращение.
— Но из-за молока еще никогда и никому не становилось плохо.
Она молча смотрела на него.
Он просунул руку под одеяло и очень мягко погладил ее живот. Ее тело почти утонуло в пуховой перине.
— Тебе пришлось самой лечить себя? — спросил он.
— Да. Но при таком количестве пищи мне понадобилось очень много времени, чтобы выяснить, что именно послужило причиной.
— И ты узнала это?
— Разумеется. Как же я могу заняться лечением, если я не знаю причину заболевания? Я думаю, что знаю почти все болезни и яды, какие есть в моем народе. Теперь я должна изучить все то же и здесь.
— Это изучение, оно очень опасно?
— Да-а. Но только в самом начале. Если я однажды выучила что-то, больше опасность не повторится. — Ее голос вдруг стал томным. — Нет-нет, не убирай руку. Можешь прикасаться ко мне, потому что все уже прошло.
Он улыбнулся, и напряжение, повисшее между ними, исчезло. Его прикосновения стали более целенаправленными.
— Вот так хорошо, — прошептала она. — Я вылечилась как раз вовремя. А теперь ложись рядом и покажи мне, почему все эти женщины так глазеют на тебя.
Он только тихо рассмеялся и опустился в постель.
— Мы должны поговорить этой ночью, — сказал он позже, когда они, утомленные, лежали рядом.
— У тебя еще есть силы для разговоров, муженек? — сказала она сонно. — А я-то думала, что ты собираешься спать и проснешься не раньше, чем взойдет солнце.
— Нет. — На это раз его голос был серьезен. Она положила голову ему на плечо, потому что знала по опыту, что, засыпая, он всегда хотел ощущать ее рядом. Теперь она подняла голову и взглянула на него.
— Ты пришла в свой новый дом, Энинву.
— Я знаю это. — Ей очень не нравилось, когда он начинал говорить таким ровным голосом, без малейших оттенков эмоций. Это был голос, которым он запугивал людей, голос, который напоминал ей, что она должна думать о нем иначе, чем просто о мужчине.
— Ты дома, но я вновь должен буду уехать.
— Но…
