Октавия Батлер - Дикое племя
— Может быть, тебе недостает батата? Здесь нет ничего похожего на него.
— Это неважно. — Ее голос будто напоминал голос той молоденькой девушки: не больше, чем движение одних лишь губ. Ей было стыдно открывать рот перед этими чужеземцами, хотя раньше ей частенько приходилось говорить с незнакомыми людьми, и она всегда разговаривала легко и свободно. Нужно всегда говорить доброжелательно и уверенно, когда люди обращаются к тебе за лекарством или лечением. Какое может быть доверие к человеку, который едва выговаривает слова, не глядя при этом на собеседника?
Она решительно подняла голову и перестала изучать суп в собственной тарелке. Да, ей не доставало батата. Даже этот чужеземный суп не мог заставить ее забыть о горке привычного мятого батата. Но сейчас это не имело значения. Она оглядела стол, и встретилась со взглядами Сары Катлер и одного из ее сыновей. Но в этих взглядах она увидела лишь дружелюбие и любопытство. Молодой человек, стройный, с каштановыми волосами, на вид был такого же возраста, что и Исаак. Мысль об Исааке заставила ее еще раз взглянуть вокруг.
— А где же Исаак? — спросила она у Доро. — Ведь ты говорил, что это место было его домом?
— Он пошел навестить друзей, — сказал Доро. — Он придет немного попозже.
— Он должен был прийти сюда в первую очередь! — заметила Сара. — День близится к концу, а он так и не пришел домой на ужин.
— У него были причины, — сказал Доро. И больше она к этому не возвращалась.
А Энинву нашла другую тему для разговора. Она больше не переходила на шепот. Кроме того, она следила за тем, чтобы держать ложку точно так же, как это делали другие, и точно так же, как другие, есть все остальное: и хлеб, и мясо, и сладости брать очень аккуратно, одними пальцами. Люди, собравшиеся за эти столом, ели намного аккуратней, чем мужчины на корабле. Поэтому и она старалась делать это точно так же. Она разговорилась с молодой застенчивой девушкой и узнала, что та происходит из индейского племени могаук. Доро выдал ее замуж за Блейка Катлера, поскольку они оба имели небольшие признаки как раз тех качеств, которые были необходимы Доро. Казалось, что они были довольны своим союзом. Энинву подумала о том, что она была бы гораздо счастливее с Доро, если бы ее люди находились поблизости от нее. Это было бы хорошо и для ее детей, которые у нее появятся, так как они знали бы, что несмотря на цвет кожи они никогда не будут рабами. Она была полна решимости создать им здесь настоящую родину, независимо от того, позволит ли это Доро или нет. Она хотела, чтобы ее дети никогда не забывали, кто они такие.
Затем ей стало интересно, предпочтет ли эта девушка из племени могаук забыть, кто она такая, когда разговор за столом перекинулся на войну с индейцами. Белые, собравшиеся за столом, наперебой рассказывали Доро о том, как в самом начале года «Защитники индейцев» и группа белых, называвших себя французами, ворвались через ворота в расположенный к западу от Витли городок с труднопроизносимым названием Ченектади, убили там несколько человек, а остальных захватили. Разговор был очень долгий, насыщенный ужасающими подробностями, и в конце концов Доро пообещал оставить здесь Исаака и свою дочь Аннек, которая скоро должна стать очень сильной. Казалось, это как-то успокоило всех. Энинву чувствовала, что она только наполовину поняла смысл разговора, ведь эти люди были для нее по сути чужеземцами. Но все же она спросила, не было ли таких нападений и на Витли.
Доро улыбнулся, и эта улыбка была не из приятных.
— Дважды, и оба раза индейцы, — сказал он. — Случайно именно тогда я был здесь. У нас с ними мир, после того второго нападения, которое было лет тридцать назад.
— Это достаточный срок, чтобы они забыли об этом, — сказала Сара. — Так или иначе, а это новая война. Французы и «Защитники индейцев»! — Она с недоверием покачала головой.
— Паписты! — пробормотал ее муж. — Сволочи!
— Мои люди могут сказать им, что здесь живут всесильные духи, — прошептала девушка-индеанка и улыбнулась.
Доро взглянул на нее, будто неуверенный в серьезности ее слов, но та уже опустила голову.
Энинву тронула Доро за руку.
— Вот видишь? — сказала она. — Я же говорила тебе, что ты дух!
Все рассмеялись, и Энинву почувствовала себя среди них более уютно. Надо найти удобный момент, чтобы выяснить, кто такие паписты и «Защитники индейцев», и что за ссора вышла у них с англичанами. Но для одного дня ее впечатлений было больше чем достаточно. Она расслабилась и занялась едой.
Еда очень понравилась ей, она ела много и с большим наслаждением. После всего съеденного и выпитого, после того, как все собрались около камина, чтобы поговорить, заняться вязаньем и курением, она начала ощущать боли в желудке. К тому времени, когда собравшиеся стали расходиться, ей приходилось прилагать большие усилия, чтобы избежать рвоты и не унизить себя перед этими людьми. Когда же Доро показал ей ее комнату, где был камин и большая кровать, покрытая мягкой периной, она тут же разделась и легла. К этому моменту она уже успела узнать, что ее организм очень плохо реагирует на единственный особый продукт, а именно — на сдобные сладости, которые ей очень понравились, но названия которых она не знала. Она съела их после огромного количества мяса, которое и так было слишком большим для ее желудка. Сейчас она занималась тем, что контролировала свое пищеварение и удаляла болезненную слабость из своего организма. Пища не должна быть выброшена наружу. Но усваиваться должна только полезная. Она медленно анализировала происходившее внутри себя и была настолько захвачена этим, что, казалось, уснула. Если бы кто-то попытался в этот момент заговорить с ней, она бы наверняка не услышала. Ее глаза были закрыты. Она не могла заняться этим при всех. Здесь же не имело значения, чем она занималась. Здесь присутствовал только Доро, сидящий за огромным деревянным столом — более красивым, чем тот, который был у него на корабле. Он что-то писал, и она знала, что при этом он рисует знаки наподобие тех, какие она видела в его книгах.
— Это очень старый язык, — сказал он однажды. — Такой старый, что никто из живущих не может прочесть его.
— Никто, кроме тебя, — сказала она тогда.
А он лишь кивнул и улыбнулся.
— Люди, у которых я выучился ему, сделали меня рабом, когда я был еще ребенком. Теперь же они все умерли. Их потомки забыли старую мудрость, старое письмо, старых богов. Помню все это только я.
Она так и не поняла, что послышалось тогда в его голосе: горечь или удовлетворение. Он всегда бывал очень странным, когда говорил о своей молодости. Энинву захотелось дотронуться до него и сказать, что он не может быть одиноким, пережив так много. Но при этом он возбуждал в ней страх, напоминавший о его смертоносной исключительности. Поэтому тогда она ничего не сказала.
