Роберт Силверберг - Ночные крылья. Человек в лабиринте. Полет лошади
— Чтобы спасти Принца, твоего любовника, — напомнил я ей.
— Но ты имел дело с Завоевателями, тем не менее. Мотивы не имеют значения, остается факт.
— Прекрати, Олмэйн.
— Ты мне уже приказываешь?
— Олмэйн…
— Подойди к ним, Томис. Скажи им, кто ты такой, и пусть они нас пропустят.
— Конвой сметет нас с дороги. В любом случае я не могу повлиять на Завоевателей. Я не человек Прокуратора.
— Я умру до того, как вернусь в Палерму.
— Тогда умри, — устало сказал я и повернулся к ней спиной.
— Предатель! Продажный старый глупец! Трус!
Я притворился, что мне безразлично, что она говорит, но слова ее жгли мне спину. В них не было лжи, но была злоба. Я ведь действительно был у Завоевателей, я ведь действительно имел с ними дело, я действительно предал союз, который приютил меня и я-таки нарушил негласный закон, который призывает к настойчивой пассивности — как единственному способу протеста против поражения Земли. Все верно. И все же как несправедливо было именно с ее стороны упрекать меня в этом! Я не размышлял о высоких материях патриотизма, когда нарушил закон. Я просто пытался спасти человека, к которому я был привязан, и больше того, человека, которого она любила. Отвратительно, что Олмэйн обвиняла меня теперь в предательстве, просто чтобы помучить меня и просто из-за раздражения, вызванного жарой и пыльной дорогой.
Но эта женщина хладнокровно убила собственного мужа. Почему она не может изрыгать злобу и по пустякам?
Завоеватели знали, как разговаривать с нами. Мы поплелись обратно в Палерму, в унылый, знойный, сонный городишко. Но в этот вечер, будто в утешение нам, городок приглянулся пяти Воздухоплавателям, которые пролетали над ним, и они снова и снова появлялись в безлунном небе, трое мужчин и две женщины, и парили там, как хрупкие и прекрасные призраки. Я стоял и наблюдал за ними больше часа, пока душа моя, казалось, покинула меня и умчалась в небо, чтобы присоединиться к ним. Их огромные мерцающие крылья едва затеняли свет звезд; а их белые угловатые тела выписывали изящные дуги, руки были тесно прижаты к бокам, ноги вместе, а спины немного выгнуты. Они напомнили мне об Эвлуэле и расшевелили во мне печальные воспоминания.
И вот Воздухоплаватели пролетели в последний раз и исчезли. Вскоре после этого на небе появились две искусственные луны. Тогда я пошел в наш приют, и вскоре Олмэйн попросила разрешения войти.
У нее был виноватый вид. В руке она несла восьмигранную бутылку зеленого вина, не Тальянского, а откуда-то с других звезд, купленного несомненно по дорогой цене.
— Ты простишь меня, Томис? — спросила она. — Давай выпьем, я знаю, ты любишь такое вино.
— Было бы лучше, если бы я не слышал тогда тех слов и не видел бы сейчас этого вина, — сказал я ей.
— Ты знаешь, я бываю вспыльчива. Прости меня, Томис. Я сказала глупые, бестактные вещи.
Я простил ее, в надежде, что так будет легче путешествовать, и мы выпили почти все вино, а потом она отправилась спать к себе в комнату. Пилигримы должны быть целомудренными. И дело не в том, что Олмэйн никогда не разделит ложе с таким старым сморчком как я, но законы нашего теперешнего союза отмели даже возможность такого вопроса, так что он отпал сам собой.
Долгое время я лежал с открытыми глазами, и на меня давила тяжесть вины. В порыве нетерпения и гнева Олмэйн попала в мое самое больное место — я был предателем человечества. И почти до рассвета я боролся с этой мыслью.
— Что я сделал?
— Я рассказал Завоевателям о существовании некоего документа.
— У Завоевателей было моральное право на этот документ?
— Он рассказывал о том, как унизительно обращались наши предки с их соотечественниками.
— Почему же тогда нельзя было допустить, чтобы этот документ попал к ним?
— Нельзя помогать Завоевателям, даже если они имеют моральное преимущество.
— Маленькое предательство — это очень серьезная вина?
— Маленьких предательств не бывает.
— Возможно, необходимо взвесить сложность ситуации. Я ведь поступил так не из любви к врагу, а чтобы помочь другу.
— И тем не менее, я сотрудничал с врагом.
— Это бесстыдные, самоуничижающие шлепки грешной гордости.
— Но я чувствую свою вину, мне стыдно.
Вот так я и провел ночь. Когда наступил день, я поднялся, посмотрел на небо и попросил Провидение помочь мне найти искупление в водах Дома Возрождения в Иорсалеме, когда мы туда придем. Потом я пошел разбудить Олмэйн.
3
Земной Мост был в этот день открыт, и мы присоединились к толпе, устремившейся из Талии в Африкию. Я уже во второй раз пересекал Земной Мост, потому что год назад — теперь это казалось где-то далеко в прошлом — я шел как раз в обратном направлении: из Эгапта в Рам.
Существуют два основных пути, по которым Пилигримы перебираются из Эйропы в Иорсалем. Северный путь пролегает через Темные Земли к востоку от Талии, затем нужно сесть на паром до Станбула и обогнуть на нем западное побережье континента Айзы. Я бы выбрал именно этот маршрут, потому что из всех великих городов мира я никогда не был в Станбуле. Но Олмэйн уже побывала там, чтобы проводить исследования, когда она была Летописцем, и ей город не понравился. Поэтому мы выбрали южный маршрут — через Земной Мост в Африкию и затем вдоль берега великого Озера Медий, через Эгапт и складки Арбанской пустыни до Иорсалема.
Истинный Пилигрим странствует только пешком. Эта идея не очень-то была по душе Олмэйн, и хотя нам приходилось много идти, мы ехали как только представлялась возможность. Если ей нужно было остановить машину, она не гнушалась никакими средствами. Уже на второй день нашего путешествия ей удалось напроситься в машину богатого Торговца, который направлялся на побережье. У этого человека и в мыслях не было предлагать кому-то проехаться в его роскошном автомобиле, но он не смог устоять перед чувственными нотками глубокого, музыкального голоса Олмэйн, даже несмотря на то, что голос этот исходил от бесполого существа, скрытого под маской Пилигрима.
Торговец путешествовал со вкусом. Возможно, он и не заметил, что произошло Завоевание и что Земля деградировала в течение долгих столетий Третьего Цикла. Его самозаправляющаяся машина была длиной в четыре человеческих роста, а шириной достаточной, чтобы в ней свободно уместились пять человек; а пассажиры, сидящие в ее чреве, словно ребенок в утробе матери, были надежно защищены от окружающего мира Видеть, что находится вокруг, можно было с помощью нескольких экранов. Температура внутри никогда не отклонялась от заданной. Открыв кран, можно было налить себе ликер или более крепкие напитки; можно было получить и питательные таблетки. Специальные сиденья предотвращали тряску. Для освещения использовался автоматический свет, который включался и выключался мысленной командой. В машине был установлен шлем мыслепередачи, но я так и не понял, был ли где-то в машине консервированный мозг для использования в качестве хранилища памяти или по каналу дистанционной связи из машины можно было связаться с хранилищами памяти городов, которые мы проезжали.
