Роберт Силверберг - Ночные крылья. Человек в лабиринте. Полет лошади
Было жарко. Даже небо было цвета песка, все исполосованное отблесками тепловых излучений и страшными бирюзово-золотистыми росчерками энергетических потоков.
Нас было, наверное, человек пятьдесят. Мы стояли спиной к Талии, а континент Африкия лежал перед нами. В нашей группе были самые разные люди: были и Пилигримы, как Олмэйн и я, которые совершали свой переход к священному городу Иорсалему, были здесь и случайные люди, перекати-поле, мужчины и женщины, которые перебирались от континента к континенту просто потому, что больше им делать было нечего. Я насчитал среди нас пять бывших Наблюдателей, а также узнал несколько Указателей, Часового и пару Коммуникаторов, Писателя и даже несколько Измененных. Мы собрались вместе, уже заранее уступая дорогу Завоевателям.
Земной Мост не очень-то широк, и поэтому по нему не может пройти сразу много народа Хотя, в обычные времена, движение по нему было двустороннее, но сегодня мы боялись идти вперед, пока Завоеватели были так близко. Так мы и стояли, будто связанные друг с другом, глядя, как приближаются Завоеватели.
Один из Мутантов, отделившись от группы своих собратьев, направился ко мне. Для Мутанта он был на редкость маленького роста хотя и широк в плечах. Кожа на его лице, казалось, была слишком сильно натянута; глаза большие, с зеленым ободком, волосы на его голове росли пучками, а носа на лице совсем не было видно, так что казалось, что ноздри его начинаются прямо у верхней губы. И все же, несмотря на это, внешность его не казалась мне гротескней, чем у большинства Мутантов… Он произнес почти шепотом:
— Как вы думаете, Пилигрим, нас надолго здесь задержат?
В былые дни никто, вот так запросто, а тем более Измененный, не мог бы обратиться к Пилигриму. Для меня, собственно, все эти традиции не имели значения, но Олмэйн с возмущением отпрянула.
Я сказал:
— Мы подождем здесь, пока наши хозяева позволят нам пройти. Разве у нас есть выбор?
— Никакого, друг, никакого.
Услышав слово «друг», Олмэйн вскипела и сердито взглянула на Мутанта. Он повернулся к ней и было видно, что он разъярен, потому что под блестящей кожей на его щеках вдруг неожиданно вспыхнули шесть параллельных полос алого цвета. Но он только вежливо поклонился ей и сказал:
— Позвольте представиться. Я Бернальт, бессоюзный конечно, уроженец Найруби в Центральной Африкии. Я не спрашиваю ваших имен, Пилигримы. Вы направляетесь в Иорсалем?
— Да, — сказал я, потому что Олмэйн демонстративно повернулась к нему спиной. — А ты? Возвращаешься после странствий домой в Найруби?
— Нет, — сказал Бернальт. — Я тоже иду в Иорсалем.
Меня мгновенно охватило чувство враждебности и отчуждения, а симпатии, которую он вызвал во мне, будто и не бывало. Я уже раньше путешествовал с Мутантом, хотя он оказался и не настоящим. Он тоже был полон обаяния, но с меня было достаточно.
Я спросил:
— Могу я поинтересоваться, какое дело может быть у Измененного в Иорсалеме?
Он услышал прохладные нотки в моем голосе, и взгляд его красивых глаз опечалился.
— Нам тоже разрешается посещать священный город, если вы помните. Даже нам. Вы опасаетесь, что Мутанты захватят Храм Обновления опять, как это случилось тысячу лет назад, когда нас низвергли и лишили нашего союза? — Он резко рассмеялся. — Я никому не угрожаю, Пилигрим. У меня отвратительное лицо, но оно не опасно. Да поможет тебе Провидение найти то, что ты ищешь, Пилигрим. — Он слегка поклонился в знак уважения и пошел обратно к другим Мутантам.
Разъяренная, ко мне повернулась Олмэйн.
— Зачем ты разговариваешь с этими мерзкими существами?
— Этот человек сам подошел ко мне. И он был доброжелателен. Нас здесь всех свела одна беда, Олмэйн, и…
— Человек, человек! Ты называешь Мутанта человеком?
— Но ведь они люди, Олмэйн.
— Ну, это как посмотреть, Томис. Я испытываю отвращение к таким монстрам. У меня мурашки идут по телу, когда они находятся около меня. Если бы это было в моей власти, я бы вышвырнула их с нашей планеты!
— А как быть с терпимостью к ближнему, которую Летописец должен поощрять?
Она вспыхнула, услышав издевку в моем голосе.
— От нас не требуют любить Мутантов, Томис. Это одно из проклятий, которое лежит на нашей планете — пародия на человечество, враги правды и красоты! Я презираю их!
И такое отношение к ним не было исключением из правила. Но у меня не было времени, чтобы упрекать Олмэйн в нетерпимости. Машина с Завоевателями была уже совсем близко. Я надеялся, что мы продолжим путь, как только она проедет. Но она замедлила ход и остановилась, из нее вышли несколько Завоевателей. Они неторопливо подошли к нам, их длинные руки болтались по бокам как плохо натянутые веревки.
— Кто здесь, главный, кто лидер? — спросил один из них.
Никто не ответил, потому что мы все путешествовали порознь.
Завоеватель нетерпеливо спросил, выждав немного:
— Нет лидера? Очень хорошо. Тогда вы, все, слушайте. Дорога должна быть очищена. По ней движется конвой. Возвращайтесь в Палерму.
Голос его был спокоен. Завоеватели никогда не разговаривали безапелляционно или повелительно. В них была та уравновешенность и уверенность, какая обычно бывает у настоящих собственников.
Писатель вздрогнул, челюсти его сжались, но он ничего не сказал. Некоторые из тех, что стояли у обочины, казалось, хотели возразить. Часовой отвернулся и сплюнул. Человек, у которого на лице была отметка разбитого в пух и прах союза Защитников, сжал кулаки и явно подавил в себе приступ ярости. Измененные шептали что-то друг другу. Бернальт горько улыбнулся мне и пожал плечами.
Вернуться в Палерму? День напрасной ходьбы по такой жаре! Ради чего?
Но Завоеватель небрежным жестом приказал нам расходиться.
Вот тогда-то Олмэйн и проявила жестокость по отношению ко мне. Она сказала мне тихо:
— Объясни им, Томис, что ты на службе у Прокуратора Парриша, и они пропустят нас.
Ее темные глаза излучали презрение и издевку.
Плечи мои опустились, будто она водрузила на них еще десять лет жизни.
— Зачем ты это делаешь? — спросил я.
— Жарко. Я устала. Это идиотизм — посылать нас обратно в Палерму.
— Я согласен. Но я ничего не могу изменить. Зачем же причинять мне боль?
— Разве правда причиняет боль?
— Я не служу им, Олмэйн.
Она засмеялась:
— Ах, как красиво ты говоришь, Томис. Но ты делаешь это, да, да! Ты продал им документы.
— Чтобы спасти Принца, твоего любовника, — напомнил я ей.
— Но ты имел дело с Завоевателями, тем не менее. Мотивы не имеют значения, остается факт.
