Олег Овчинников - Кокон
Антон усмехнулся. Самоирония стала тем резервным источником питания, на котором он предполагал протянуть еще какое-то время. Без еды, без воды и снаряжения – что еще ему осталось? Только иронизировать. Да переть вперед с целеустремленностью шагающего экскаватора, у которого заклинило поворотные рычаги, в несокрушимом стремлении во что бы то ни стало дойти до конца.
Когда он очнулся после Великого Омовения, известного также как Купание В Трех Водопадах, на галечном берегу Ревуна, именно упрямство подняло его на ноги, решимость подтолкнула в спину, а ирония помогла не относиться слишком серьезно к синякам и шишкам, содранной коже и потере всего багажа. Ведь успех, как известно, выбирает лишь тех, кто может смело посмеяться над собой. Хи-хи-хи. И Антон смеялся. Высокая вода, глумясь, стащила с его запястья фонарик, а он улыбкой освещал себе дорогу. Коварный проводник бросил его на полпути из ниоткуда в никуда, а он фальшиво насвистывал «Марсельезу». Хваленые, не гаснущие в воде охотничьи спички, чудом уцелевшие в нагрудном кармане, отказывались зажигаться об размокший коробок, а он, как в детстве, обсасывал серные головки. М-м, вкуснотища! Его качало, но главным образом в нужную сторону. Его то знобило, то бросало в жар, сон в мокрой одежде под колыбельный грохот Ревуна не прошел даром, а он радовался: надо же, как быстро сохнет белье!
Мокрый, дрожащий, слепой и почти что голый без своего рюкзака – он мало чем отличался от младенца, только что появившегося на свет. Правда, не было никакого света, и Антон чувствовал себя не ново-, а скорее перерожденным. Он падал с высоты и не разбился. Захлебывался в бурном потоке и не утонул. Он вынес для себя урок: страх может парализовать, но может и мобилизовать. Конечно, от этого вывода еще долгий путь до первой удачной попытки заставить свой страх служить тебе во благо, но радовало уже то, что он твердо стоит на этом пути. Он чувствовал себя непобедимым и жалел, что к тридцати годам не накопил солидного багажа предрассудков и фобий, с которыми теперь мог бы справиться одной левой. Его смех, без сомнения, был проявлением истерической реакции, но все-таки лучшим, чем рыдания или биение о стену головой.
Так, смеясь, он на ощупь прошел всю Ирригационную Долину, в конце которой Ревун нырнул под Лежачий Камень и больше не вынырнул, спустился в Каньон Глупости, миновал Грязное Поле, лишь единожды запнувшись обеими ногами о Камень Преткновения, зато и хлебнув этой самой грязи по уши. Юркой мыслью пронзил Последнюю Извилину, едва не свернул себе шею, выбираясь из Восхода Ума Над Разумом и в итоге оказался на Задумчивой Ступеньке, чей острый край врезался ему прямо в…
Ну вот, он начал забывать слова. И ладно бы какие-нибудь сверхсложные термины, а то ведь простенькое словцо, специально выведенное для таких, как он, эстетствующих эрудитов, название пятой точки по-древнегречески. Благообразное и благозвучное словцо, такое и в застольной беседе употребить не грех, а вот выветрилось из памяти, как… снова не помню! Сколько же в нем сейчас по Цельсию? Антон коснулся запястьем лба, но рука была такой же горячей, как и голова. Изотермический закон Бойля и этого… второго. Если уж человек температурит, то всем телом. Ни кашля, ни насморка, только мозги кипят и голова тяготеет к земле, будто в череп через естественные отверстия залили расплавленный свинец, да ломота во всех суставах, мышцах, сухожилиях. Значит, все-таки есть еще чему ломаться? Ну, разве не повод для оптимизма? Да и в высокой температуре, если взглянуть на нее с научной точки зрения, тоже ничего плохого нет. Вот сейчас разогреемся до сорока градусов, запустим в крови процесс, который Луи Пастер применил для получения «долгоиграющего» молока, через пару часов все микробы-бактерии сами повыведутся.
Вынырнув из мутной трясины памяти, фамилия изобретателя пастеризации подняла со дна еще кое-какой интеллектуальный мусорок, в том числе подзабытое архаичное словцо. Афедрон, конечно же! В самом деле, пора уже оторвать афедрон от Задумчивой Ступеньки, вырубленной, не иначе, из Философского Камня. Пока сидишь на нем – лезет в голову всяческая заумь, а как встанешь…
Антон с трудом встал и двинулся вперед, не ожидая помощи из Франции и не видя вокруг ничего, кроме смутных очертаний левого запястья, проступающих в зеленоватом свете стрелок и насечек на циферблате. Где мог, шел, где не мог – полз, на четвереньках или по-пластунски, но только вперед. На плутания не осталось жизненных сил. Если на пути встретится развилка, пообещал он себе, я размозжу голову об острый угол, как какая-нибудь героиня Алькиного любимого романа. Алькиного… Проглотил тоску, сухим комом застрявшую в горле. Не время.
Старался не думать ни о чем. Ни о еде, ни о сне, ни об осмысленности собственных действий, а в особенности – об оставшейся в десяти парсеках позади жене. Он удалялся от нее, а не бежал навстречу, но именно в этом удалении видел единственный шанс спасти ее – крошечный, как лапка блохи на горбу верблюда, проходящего сквозь игольное ушко. Он старался не думать… И, как ни странно, у него почти получалось.
Мысли прочь, сомнения долой, только тупое упорство, заставляющее снова и снова переставлять ноги. Ать-два! Ать-два! Голова моя пуста. Ать-два! Ать-два! Арифметика проста. А от перестановки ног, знаете ли, много чего может измениться. Ать-два… Как на армейском плацу под отрывистые команды сержанта. Левой! Левой! Раз, два, три… И отставить разговорчики в строю! Отставить идиотские вопросы вроде «Товарищ сержант! А когда же шагать правой?» Все отставить…
Однако, как болит эта самая… О-о!
Как ни хорохорился Антон, как ни бодрился, все-таки настал такой момент, когда идти вперед стало невозможно. Ползти тоже. Причем ни вперед, ни назад. Тупик этого… когда все плачут… Отчаянья! И не поможет ни маниакальная решимость, ни истекающий желчью сарказм. Он просто не сумеет развернуться в тесном тупике. И ногами вперед уже не выберется. Слишком тесно. Застрял, как предрекала Алька после Прощального Банкета в Колонном Зале. Как Винни-Пух в гостях у Кролика. Только не от обжорства, а как раз наоборот. Непривычная худоба, натянувшие кожу ребра и прилипший к позвоночнику живот загнали Антона в щель, в которую в нормальном состоянии ума и тела он никогда бы не сунулся. Нет, Тупик Отчаянья – не самое подходящее название. Пусть будет Последним Пристанищем Самоуверенного Идиота.
Мамочка моя! Как все несправедливо, сетовал Антон, обшаривая пятачок стены перед собой, когда рука его неожиданно провалилась в пустоту. По локоть. Он с удивлением вытащил руку, задумчиво сжал пальцы в кулак и обрушил на стену сокрушительный удар, вложив в него все, что накопилось в душе и теле: всю свою слабость, весь страх, все отчаянье. Брызнули камни из-под разбитых костяшек, осыпались куда-то вовне. Отверстие стало шире. Антон принялся нетерпеливо крошить его края ослабевшими пальцами. В носу засвербело от каменной пыли. Вернее, уже не каменной, это было что-то известковое наподобие гипса. А-апчхи! Значит, правда.
