Олег Овчинников - Кокон
Нить привела ее к Обрыву, оставила на краю, а сама нырнула вниз. «Дальше как-нибудь без меня», – читалось в витках равнодушного капрона. Рядом, параллельно нити, привязанная одним концом к огромному валуну, изъеденному эрозией, как сыр мышами, спускалась Тошкина гордость – самодельная веревочная лестница. Аля, осторожно перегнувшись через край, сверху вниз осветила ее лучом фонарика и не обрадовалась увиденному. Примерно посередине лестница собралась в запутанный узел, ниже которого до самой земли тянулась неумело заплетенная косичка. На далекое дно свет фонарика падал огромным тусклым пятном с нечеткими границами, но если бы там, внизу оказался раненый Тошка или какие-то следы его пребывания, Аля наверняка бы заметила. Значит, он не разбился. Даже если сорвался при спуске, у него хватило сил, чтобы куда-то отползти. А может, он и не срывался. Однако вздох облегчения почему-то не спешил срываться с искусанных губ.
В задумчивости Аля погладила нить, названную в ее честь. Тошенька, где ты? Голос еще не до конца восстановился, и я вряд ли докричусь до тебя, но может быть, ты почувствуешь мое прикосновение через пять километров капрона? Вернись, Тошка. Боженька, милый, как же это тяжело – чувствовать себя балластом!
Она подергала за свисающий с обрыва фрагмент шнура, отсылая в темноту и неизвестность эту такто– или ритмограмму, без особой надежды, что сообщение найдет адресата. Сильно удивилась, когда нить неожиданно легко поддалась, потянула, потянула – и через несколько секунд вытянула весь шнурок целиком. Тот оказался гораздо короче, чем она предполагала, в подвешенном состоянии он едва ли доставал до земли.
Обрыв, подумала Аля.
И без перехода вспомнила, как в апреле, под занавес четвертого года обучения в рамках овладения родной речью объясняла гаврикам, что такое омонимы. Омонимы, уверенно заявил тогда Леша Самсонов, это такие дяди или тети, которые пишут участковому жалобы на соседей по подъезду, но никогда их не подписывают. Нет, с улыбкой поправила его Аля, для своих подопечных – «Аль Васильна», те, про кого ты сейчас рассказал, называются анонимы. А омонимы – это такие слова, которые пишутся и слышатся одинаково, но имеют разные значения. Например, коса, которой косят траву, и коса, в которую вплетают ленты. Или…
Обрыв. Сейчас она наверняка добавила бы: обрыв. Отличный вышел бы пример, показательный случай омонимии. Обрыв нити. И обрыв как крутой откос. Было у слова и третье значение, например, когда Аля впервые взглянула на свисающий между пальцами конец шнура, у нее случился обрыв сердца. Но тогда пришлось бы заодно объяснять и метафоры. А к чему четвероклашкам такие сложности – в канун летних каникул?
Конец нити свисал с ее ладони и покачивался из стороны в сторону, как серебряная монетка на цепочке гипнотизера, и Аля, словно загипнотизированная, не могла вырваться из убаюкивающего плена приятных воспоминаний. Теперь она вспоминала, как за три дня до этого Тошка, уже собравшийся, с рюкзаком за спиной и мужественно выпяченным подбородком, уже оскорбивший ее смертельно, уже практически ушедший, вдруг обернулся на пороге Лежбища, порывисто приблизился к Алиному ложу и бухнулся рядом на колени.
– Что же я, а? Алька! Забудь… Не бери в голову. Это все от нервов. Устал как собака, а тут еще эта чертова сгущенка. Куда же она все-таки… Неважно! Найдется. Только ты, пожалуйста, не сердись, а? Алю-унь. – Жесткая борода кольнула ее в щеку. – Ты лучше вот что…
Тошка неловко закинул руку за спину, туда, где крепился к поясу ящик с катушкой, вытянул метра полтора нити и намотал Але на указательный палец. Рассмеялся.
– Вот. Это твоя нить, Алька. Правда, смешно? Как в том мифе. Сам только сейчас заметил, надо же! Береги ее, Алюнь. Пока она в твоих руках, мне не страшен никакой Минотавр. – Тошка дурачился. – Да попадись мне эта рогатая скотина, я ее голыми руками в тушенку покрошу. Голыми руками. – Он для убедительности растопырил лапищи. – Не веришь? Ну, хочешь я тебе свой нож оставлю?
Потом согнал потную челку с ее лба, коротко прижал жену к груди и ушел. На этот раз окончательно.
А Аля смотрела ему вслед и не смеялась. Хотя аналогия с мифом об афинском царе Тесее действительно получилась забавной.
Ведь ее полное имя было Ариадна.
Глава восьмая
После короткого, но сильно петляющего тоннеля Последней Извилины и почти непроходимой каверны имени Восхода Ума Над Разумом, Антон вышел в зал… Зубастых Камней? Или Застывшего Моря? Глыбы, в беспорядке сваленные под ноги, действительно напоминали зубья пилы или окаменевшие волны и будили в душе щемящее чувство ностальгии по первым шагам под землей. Как же легко они давались! Поход казался прогулкой, вместо лаза – проход шириной в проспект, вместо пола – брусчатка, вымощенная, казалось, сплошь благими намерениями. И вот куда они в итоге привели.
Антон присел на острый край каменной глыбы, похожий на ребро гигантской ступеньки – отдышаться. За всеми локальными подъемами и спусками угадывалась общая тенденция к повышению уровня пола. Может, так и назвать это место, Лестница В Небо? Или К Небу? А что, право первопроходца позволяет ему как угодно тешить собственное тщеславие, демонстрировать утонченность интеллекта и тягу к сентиментальности. Все равно никто не оценит. Нет, пусть лучше будет Небесный Эскалатор. Иначе Антон никогда не доберется до последней ступеньки – своим ходом.
Он посмотрел на часы. Не то чтобы его интересовало, сколько там натикало, просто больше смотреть было абсолютно не на что. Без десяти четыре. Надо же! А ведь где-то там, в мире, наполненном светом и звуками, тысячи людей сейчас точно так же смотрят на часы и думают каждый о своем. Кто-то машинально оттянул манжету, глянул на циферблат и тут же забыл. Спроси у такого, сколько времени, снова потянется за часами. Кто-то страдает от того, как медленно тянутся минуты. Вроде и кроссворд разгадан до последнего города в Нигерии из пяти букв, и все темы для разговора давно обмусолены с сослуживцами, а до конца рабочего дня еще больше часа. Кто-то наоборот пытается силой мысли замедлить бег секундной стрелки. До свидания осталось десять минут, а тут, как назло, троллейбусы встали, таксисты что-то не выстраиваются в ряд из-за мятого рубля с мелочью, а у него еще даже цветы не куплены. И только над Антоном время не властно. И вообще, вся эта суета, маета и всяческая шелуха. В темноте лучше видны истинные ценности. Такие как глоток воды, горбушка черного хлеба или простое «То-ош!», сказанное родным голосом. Вот это – вечное. А стрелки разной длины и мелкие циферки по кругу – для суетливых, которые вечно спешат и никуда не успевают. Антону, например, совершенно наплевать, вращаются ли стрелки в его часах, с какой скоростью и даже в какую сторону. Вот сейчас он посидит, пофилософствует еще минут десять и…
