Святослав Логинов - Лес господина Графа
– Это пашинцы работники?! – голос пленника взвился возмущённым фальцетом. – Да они самые браконьеры и есть! Если бы у нас кто вздумал так уголь кабанить, так его старики самого бы в той яме пережгли!
– Что значит – кабанить? – с напускным равнодушием поинтересовался граф.
– А это, что они вытворяют. Мы дерево колем, в бурт укладываем плотно, полешко к полешку, заваливаем торфом ровненько, чтобы лишнее не сгорало, и недожогу не было; берёзовый дёготь ссиживаем в корчаги, еловая смола самотопная, как слеза, слаще мёда. А пашинские всё кучей валят: и сучьё, и корьё. Целые стволы в кучи попадают. Потому и уголь у них скверный, с недожогом, а дров сгорает, что в пожаре. Кучи они глиной заваливают, за торфом ездить ленятся; оттого дёготь грязный, смола – негодная. Не работа, а только лесу перевод. Вот это и называется – кабанить уголь. Не будут здесь пашинские хозяйничать никогда! Нет нашего на то согласия!
– Прелесть! – вслух восхитился граф. – Какая трогательная забота о моём лесе! Впрочем, в твоих словах есть резон: я позабочусь, чтобы пашинские угольщики прекратили кабанить лес. Оказывается тайна замечательного огнёвского угля так проста! Честно говоря, мне даже жаль строптивых огнёвских мужиков. Вы могли бы жить мирно, занимаясь своим промыслом с дозволения властей и пользуясь моей защитой и покровительством. Неужели так трудно понять, что если живёшь на моих землях, то следует выполнять мои законы?
– Этот лес наш.
– У вас своего – только сопли в носу, – граф усмехнулся. – Эти земли принадлежат нашему роду уже полторы сотни лет, с тех пор, как мы отвоевали их у Райбаха.
– Какое отношение Райбах имеет к нашим чащобам? Их тут от веку не бывало.
– Но они признали наши права на эти земли, и, значит, Огнёвская пуща принадлежит мне.
– А нас они спросили?
– Вас спрашивать не обязательно. Я представляю государство, власть, а вы – никто. Вы обыватели, и если хотите сохранить свой быт, вы обязаны подчиняться власти. Речь идёт лишь о том, кто именно будет владеть вами: я или Райбах. И если ваши угольщики бывали в Райбахской марке, они подтвердят, что под моей рукой жить лучше.
– До сих пор мы не шли ни под чью руку, – пленник говорил спокойно, и Гариц невольно подивился его самообладанию. Человек, которого сейчас повесят, не должен разговаривать так со своим судиёй. – Мы свободные люди, живём по своей правде и никогда никому не подчинялись.
– Так не может быть, – мягко произнёс ван Гариц. – Одна деревня, даже если она забралась в глухую чащобу, никогда не сможет жить сама по себе. В конце концов, вам нужно кому-то продавать уголь, дёготь и смолу, вы должны испрашивать разрешения на пушной промысел, платить налоги и пользоваться защитой и покровительством. В противном случае вас разграбит первый же вооружённый проходимец.
– До сих пор нас грабили только предки вашей светлости, да и то у них это не слишком получалось. Что касается угля, то мы продаём его, не будучи вашими подданными, а если вы запретите торговать углем, то мы повезём его в Райбах, уж там-то его всегда купят. Белку и горностая мы бьём спокон веку, почему кто-то должен дозволять нам охоту в нашем собственном лесу? Когда мы приезжаем на рынок, мы платим таможенное за право торговать. Там ваши земли, ваш закон, и мы ему подчиняемся. Но почему ваш закон должен действовать в нашей пуще? Здесь наш закон и наше право.
– Ваше право кончается за порогом избы! – отрезал ван Гариц, – и если вы этого не понимаете, то тем хуже для вас. Именно поэтому ты сидишь здесь, а солдаты тем временем мылят верёвку, на которой тебя вздёрнут. И всей твоей свободы – выбрать подходящее дерево.
– Вы называете себя – властью и свой суд – правом, а мы называем вас разбойниками и убийцами.
– Хорошо говоришь. Даже если забыть о браконьерстве, тебя следовало бы повесить за одни такие речи. Жаль, что я не люблю вешать женщин. Ну что уставилась? Думаешь, я не понял, кто ты? Можно обмануть зрение, слух, можно отбить запах можжевеловым дымом, но на ощупь мужчина не обманется никогда. Кстати, закон о браконьерстве не делает различий между мужчинами и женщинами, так что по закону тебя всё равно нужно повесить, прямо здесь, рядом с твоими ловушками. Но власть выше закона, она диктует законы и толкует, как сочтёт нужным. Многие считают такое положение дел несправедливым, но сегодня власть спасла тебе жизнь. Я отпущу тебя, если ты обещаешь рассказать вашим старикам всё, что я говорил сейчас. Ты бойко отвечала мне, так что, надеюсь, ничего не перепутаешь. Скажи, что я не собираюсь никого карать за прежние вины, я не собираюсь жечь избы и резать ремни из спин. Мир меняется, власти, как правило, уже не нужно прибегать к таким мерам. Вы должны всего лишь усвоить, что вашей дикости пришёл конец. Я даже не собираюсь оставлять в Огнёве гарнизон, вполне достаточно управляющего, а в помощь ему несколько выборных из ваших же людей. Как видишь, толика власти будет и в ваших руках. Так и должно быть, великое всегда отбрасывает тень, обеспечивая своё повсеместное присутствие; именно этим власть отличается от дикости и беззакония. Впрочем, тебе это не по разуму. Главное, объясни своим, что пришёл законный хозяин, и что он пришёл навсегда.
Пленница медленно поднялась на ноги.
– Я передам старейшинам, что ты говорил, – произнесла она, уже не стараясь добавить в голос мальчишеской хрипотцы. – Перескажу всё, слово в слово. Боюсь, впрочем, они не согласятся признавать такую власть.
– Значит, у вас будут другие старейшины, – произнёс ван Гариц вслед уходящей.
Когда ван Гариц подошёл к ожидавшим его спутникам, ван Мурьен спросил безразлично:
– Мы возвращаемся в столицу?
– Нет. Мы идём дальше. Но идём не по лесу, а по дороге, как и следует идти владетелю по своим законным землям.
– В Огнёво никого не окажется.
Приподняв бровь, ван Гариц глянул на мудрого дядю, и тот подавился очередной заготовленной фразой. Что касается солдат, им было всё равно, они радовались, что дальше поскачут по нормальной дороге, а не будут волочиться среди малопроходимой чащобы.
Предостережение ван Мурьена сбылось с математической точностью: деревня, к которой они подошли спустя несколько часов, оказалась пуста. Всё кругом носило следы поспешного и недавнего бегства: похлебка, брошенная в печах, была горячей, на кроснах натянуто грубое деревенское полотно, позабытая курица заполошно металась между молчаливых домов, но кроме этой курицы в деревне не оказалось ни одной живой души. Даже кошки, предчувствуя беду, покинули обжитые места.
А вообще деревня оказалась большой и красиво обустроенной. Дома, рубленные из столетних сосен, полукругом раскинулись над светлым озером, очевидно не слишком богатым дорогой рыбой, но исправно поставляющим мужицкую утеху: ёршиков и снетка. Полей вокруг не было, а покосы и огороды радовали глаз рачительного хозяина. Дома обшиты тёсом, да и крыши были тесовые, каких в других местах ван Гарицу видеть не доводилось. Сразу понятно, огнёвчане жили богато и богатства своего не скрывали. Если вспомнить, что примерно раз в двадцать лет Огнёво, как и должно при таком названии, выгорало дотла, вместе со всеми нажитками, то подобная кичливость казалась просто оскорбительной. Ведь это отец и дед ван Гарица изничтожали непокорную деревню, а она назло графской власти немедля отстраивалась, причём на избы шёл самый отборный, корабельный лес, за каждый ствол которого потравщика можно было немедленно волочить на плаху. Теперь ван Гариц понимал своего отца, отдавшего бессмысленный приказ, поджечь деревню, после чего весь отряд едва сумел утечь от огненной стихии. А как ещё можно уязвить неуязвимого лесного мужика? Росчисть всегда создаётся огнём.
