Митчел Уилсон - Живи с молнией
- Ваши сетки! - сказал тот. - Вы неправильно рассчитали! Они слишком близко одна к другой, и теперь между ними замыкание!
Эрик пришел в полное отчаяние. Ему хотелось любой ценой спасти испытание от провала. Он бросился к прибору и просунул руку через предохранительную сетку, стараясь достать до рубильника.
- Назад! - крикнул Хэвиленд. Эрик, ничего не соображая, в ужасе оглянулся и увидел красное, перекошенное от страха лицо Хэвиленда. Идиот! Подождите, пока я выключу ток!
Он круто повернул рукоятку и несколько раз проверил рычагом заземления, снято ли напряжение. В лаборатории, как и прежде, стояла тишина, только насосы продолжали стучать с бесполезной настойчивостью, как все механизмы, работающие вхолостую.
- Никогда не теряйте голову, - сказал, наконец, Хэвиленд. Он не смотрел на Эрика, но руки его дрожали, а голос был резок. - Вам все равно не удалось бы ликвидировать замыкание, разъединив сетки. Ради бога, _думайте_, прежде чем что-либо делать, иначе живым вам отсюда не выйти!
Эрик, все еще дрожа, сел на табуретку. Снова и снова он представлял себе, что было бы, если б он не отдернул руку, а прикоснулся к рубильнику. Он видел себя пронзенным электрическим током, окостеневшим... Пот выступил у него от ужаса.
- Все дело в том, - гневно продолжал Хэвиленд, - что вы не должны были запечатывать прибор, не показав мне сеток. Я бы сразу увидел, что они поставлены слишком близко друг к другу.
- Вас не было.
- Так надо было подождать, черт вас возьми! - резко возразил Хэвиленд. - Теперь нам по крайней мере дня четыре придется расхлебывать последствия вашей самостоятельности. Можно убивать себя работой, но быть жертвой собственной небрежности и трусости - по меньшей мере нелепо.
После отчаянного окрика Хэвиленда они в первый раз посмотрели друг другу в глаза. На лице Тони Эрик увидел лишь гнев и никакого злорадства, хотя тот легко мог бы использовать этот случай для доказательства своей правоты - теперь уже было ясно, что они не смогут уложиться в назначенный Эриком срок.
Только сейчас Эрик понял, что без Хэвиленда, без его знаний и опыта ему не обойтись. Если б не Хэвиленд, он, возможно, сейчас был бы мертв. Но попробуйте-ка сказать: "Благодарю вас за то, что вы спасли мне жизнь". Самое легкое - с достоинством отступить, сдаться. Кому бы сейчас пришло в голову спорить с Хэвилендом? Но внутреннее упрямство не позволяло Эрику смягчиться. Он должен заставить Хэвиленда работать, потому что иного выхода нет.
Он выслушал гневные слова Хэвиленда в полном молчании.
- Вы говорите, это займет четыре дня? - спросил он.
- Конечно. Сетки надо полировать, если не делать заново. Вы сожгли по крайней мере целый метр. Внутренность камеры нужно очистить от мусора, которым вы ее засорили. Наверняка дня четыре потребуется.
- Значит, мы проведем испытание через четыре дня, - флегматично сказал Эрик.
4
Он был строг к себе, строг к Хэвиленду; из-за своей постоянной озабоченности стал строгим и к Сабине. Только однажды он стал мягче к ней - это было в тот день, когда им пришлось освободить квартиру.
Еще дня за три до ухода они начали относиться к своему временному жилью совсем по-другому. Незаметно, мало-помалу они от него отвыкали. Так медленно умирающий больной постепенно становится для окружающих все менее родным и близким.
Последнюю ночь Сабина провела с Эриком, но все же комната казалась им холодной и чужой. Они потушили свет, поцеловались, пожелав друг другу спокойной ночи, и еще долго молча лежали в темноте с открытыми глазами. Эрик, уставясь в потолок, пытался разгадать, о чем думает Сабина. Он старался не шевелиться, делая вид, что спит.
Казалось, целые часы прошли в молчании. На потолке светлым ромбом отражался свет уличного фонаря. Золотистые зайчики бежали по стене от каждой проходящей машины. Оба лежали без сна и мучились, и каждый так остро чувствовал страданье другого, что им казалось: лучше всего молчать. Вдруг он обнял ее, и давившая на них темнота сразу как бы растворилась.
- Тебе хочется плакать? - спросил он.
- Да что толку в слезах? - вздохнула она. - Но здесь было так чудесно, правда, Эрик?
- Лучшие дни в моей жизни, - сказал он. - Честное слово.
- Эрик... - ласково начала Сабина, как бы подготавливая его к, серьезному разговору. - Скажи, ты совсем-совсем не жалеешь, что мы с тобой жили тут?
- Что за глупый вопрос?
- Нет, ты так не отвечай. Скажи мне правду.
- Ты хочешь сказать, не жалею ли я об этом сейчас, когда нам так тяжело уходить отсюда?
- Да, именно. Ведь теперь все нам будет казаться гораздо хуже.
- Но мы были так счастливы, пока жили здесь. Мы будем вспоминать. А потом, может быть, у нас будет и собственная квартира.
- Зачем ты это говоришь? - мягко упрекнула она. - Ты же знаешь, что по крайней мере еще с год у нас не будет такой возможности.
- Я тебе говорил, что мне сказал Хэвиленд. - Эрик высвободился из ее объятий и лег на спину, глядя в потолок. - Он не отрицает, что мы можем справиться за лето.
- Только чтобы доказать тебе, как много зависит от везения.
- И все-таки он признал, что это возможно. О, я все понимаю, но послушай, Сабина... - Он приподнялся на локте, в темноте заглянул ей в глаза и сказал с мольбой: - Позволь мне надеяться. Чем больше я буду верить, что мы это сделаем, тем упорнее я стану работать. А чем больше я буду работать, тем ближе буду к цели.
Сабина провела пальцами по его лицу.
- Я просто не хочу, чтобы тебе пришлось потом разочароваться, - сказала она. - Ты все так остро воспринимаешь. Когда что-нибудь у тебя не ладится, больше всего страдаешь ты сам.
- Дай мне возможность три месяца изо всех сил надеяться и работать, и пусть потом три месяца я буду страдать, если у меня ничего не выйдет. Что бы ты ни говорила, это все-таки лучше, чем коптить небо и бездельничать целых шесть месяцев. Сабина, позволь мне верить, что я это сделаю.
В темноте она разглядела его взволнованное лицо.
- Хорошо, Эрик, - сказала она, ласково улыбаясь.
- Но ты тоже будешь верить?
- И я должна? - спросила она, все еще с улыбкой.
- Да, - засмеялся он, но она разглядела у него на глазах слезы отчаяния и боли и, еле сдержав рыдание, внезапно охватила его голову руками, прижала к своей груди и стала горячо целовать.
- Ты увидишь... - шептала она, - увидишь... Боже мой, я так верю в тебя!
5
После переезда в общежитие Эрик самозабвенно погрузился в напряженную работу. Он приходил в лабораторию в восемь часов утра и оставался там допоздна. Хэвиленд был верен своему слову. Он появлялся в лаборатории далеко не каждый день, причем приходил обычно не раньше четверти десятого и, независимо от работы, уходил ровно в пять. Если Эрик прежде и надеялся заразить его собственным воодушевлением, то теперь убедился, что все его усилия напрасны.
