Юрий Шубин - На Очень Секретных Основаниях - 2 (СИ)
— Мы ценим ваше ученое мнение. Но вы чересчур издалека начинаете. Для чего этот экскурс в историю? — довольно бестактно перебил профессора худощавый мужчина в больших старомодных очках, обозначив позицию скептика. Как две капли воды похожий на Стивена Хокинга. Выдающегося физика, чьей основной темой изучения было математическое обоснование ВРЕМЕНИ. (Только на своих ногах и без намека на инвалидное кресло.) На лацкан пиджака двойника Хокинга был прикреплен значок с логотипом «Сколково».
Джованни Скиапарелли задышал учащенно, но без усилий, свидетельствующих о перемене в его настроении или затаенной обиде:
— Я лишь хотел указать на парадокс, — профессор паузой усилил собственную фразу, остановив взгляд на каждом. — На эти тонкие смыслы у меня сильный нюх. Катастрофа, случившаяся с планетой Марс, позволила избежать разграбления пирамид. Как, зачастую, случалось на Земле. И знание, в первозданном виде, достигло тех, кто готов был его воспринять.
Двойник Хокинга улыбнулся и понимающе качнул головой. Большинство присутствующих одобряюще загудела, оценив замечание профессора. Остальные поглядывали, озабоченно сдвинув брови.
За столом сидели серьезные люди. Знающие величину ставок.
Джованни Скиапарелли провел пальцами по усам и опустил их по бороде. Затем жестом попросил тишины и продолжил. — Создать верную теорию — это еще пол дела. Важно воплотить ее в жизнь. Мне удалось и то и другое, — с некой тревогой в голосе, настойчиво развивал свою мысль профессор. — Я ни разу не бросал начатое. Потому что люблю разгадывать загадки. Выяснять подробности тайн. Мало слыть гениальным лингвистом и столь же одаренным дешифровщиком. Для исполнения почти невыполнимых задач необходимо быть одержимым идеей познания, — его глаза сверкнули, выказывая позицию, с которой он не подвинется. — Плиточные письмена, со сложнейшей пунктуацией, названные марсианскими таблицами, употребляли династии заклинающих. Или, проще говоря, жрецы Марса. Хитросплетение и разнящаяся узорность иероглифов послойного рисуночного письма — это был еще тот ребус, — погрузившись в воспоминания, Скиапарелли прохаживался взад и вперед. От одного конца стола к другому. Со слегка отсутствующим лицом. — Тайны освежают ум. Я до сих пор помню свои чувства, когда впервые увидел это послание из далекого прошлого. Ощущаю шершавость каждого символа. Марсианские таблицы дразнили воображение и бог весть что скрывали. Стоило смахнуть осевшую после ураганных ветров пыль… И — ах! Они были настолько четкими, словно их выбили буквально на днях. Но их безукоризненная рельефность и основательная глубина бороздок не добавляли простоты языку древних. И не облегчали задачу пытавшимся расшифровать заключенный в них смысл, — лицо профессора выражало страстное воодушевление.
Каждое его слово воспринималось с уважением. Профессора слушали внимательно, полагаясь на его глубокое знание предмета. Больше не выдавая своего отношения к услышанному. Кое-кто переглядывался со значением или кивал, задумчиво, но уклончиво.
— Всякий новый текст — это, до поры, закрытая книга. И долгое время исследователя угнетает неопределенность. Он подбирает верные вопросы, которые пока остаются без ответов. Ищет связи и общие моменты. Эти поиски сопровождают бесконечные приступы дурного настроения. Или вспышки гениальных озарений, которые, по большей части, приводят исследователя в никуда. От колоссального объема данных автохтонного языка марсиан у меня, порой, опускались руки. Ведь синхронизировать смысл языков разных цивилизаций — труд каторжный. Хотя увлекательный и добровольный. Дело было долгое и трудное. Но без абсолютных совпадений не добиться истины, — профессора буквально распирало. И его самоуглубленность в этот момент стала уж очень заметна. Порой, совершенно неожиданно, он как будто исчезал внутри себя, делался неуверенным и стушевавшись, вновь начинал медленно подбирать слова и наращивать темп речи. — Это было никак не проще, чем гуляя между белых стволов в березовой роще, которые, как известно, очень графичны, обнаружить беспощадный прагматизм точных формулировок, как признак осмысленного текста, в чередующихся на коре пятнах, мазках и черточках. Я классифицировал пространство большой размерности. Сначала не вполне качественно, скорее формально, — профессор вновь на несколько секунд замолчал. Уставившись куда-то себе в ноги. А затем вскинул голову и внимательно осмотрев по-очереди присутствующих, заговорил на удивление ровным голосом: — Но постепенно, аккумулируя информацию, актуализируя некое пространство признаков. Мучаясь с гибридными раскодирующими алгоритмами, применяя компьютерную лингвистику. Используя полиморфизм и компиляцию кода. Определяя семантику языка и нащупывая его внутреннюю аутентичную стилизацию и смысловую мелодичность. Попросту говоря — системный ритм текста — потом к нему стремишься, — и профессор помахал пальцами возле уха, демонстрируя трепетание воздуха. — Цветущая сложность имеет свой неповторимый запах — который не передать. Потому что он существует только в твоей голове. Первые результаты кажутся эфемерными, потому что ты уже перепробовал все, пытаясь сложить эту головоломку. После тысячи ошибок, когда ты начинаешь думать, что это вообще нельзя сделать правильно, первый отзвук былого кажется тебе фальшивым эхом. Но, шаг за шагом, при удачном обнаружении ключа, слой за слоем, ты, интересными догадками, выщелачиваешь суть древнего текста. И однажды, как праздник пытливого ума, снимаешь с тайны налет забвения и все ее семь печатей, — он высказывал мысли ясно и связно. Но, в то же время, выбор слов привлекал и заставлял думать. — Отчаянно нуждаясь в решении сложных задач, сладостно проникающих даже в твои ночные кошмары. Чтобы даже сон работал на результат, — профессор замер в настороженном наклоне. Это походило на проповедь человека, претендующего на роль оракула. (Возможно, такими бывают все гении?)
— Определенности еще не было, но я ощущал, что нахожусь на верном пути. Еле осмеливаясь представить всю сложность дальнейшего перевода, — но тут профессор собрался и перешел сразу к концу. — До сих пор с трепетом вспоминаю плод сомнений и поисков — первую бурную радость скромных находок. Подтверждением моей правоты, результатом проб и ошибок, стали подробнейшие технические описания и чертежи, которые я выудил из марсианских таблиц. С соблюдением многих тонкостей и заданных параметров, нам удалось собрать промышленную установку. И первые работающие наручные машины времени коварно окрылили меня своей сложностью. Отметая доводы разума, — голова и плечи Джованни Скиапарелли опустились. Он весь как-то поник. И ему пришлось опереться на крышку стола. Теперь это был другой человек. Почти старик. Джульетта едва не вскочила и не побежала к отцу на помощь. Голос профессора ее остановил:
