Владимир Михайлов - Вариант "И"
Сказать, что все расходы и организацию похорон возьму на себя. Обождать, пока девочка хоть немного придет в себя. И уж тогда заранее сочиненными вопросами (вроде: «Не приходилось ли вам слышать от матери такое имя…», «Не кажется ли вам, что я похож на кого-то, кого вы никогда вживе не видели, но тем не менее…» — и так далее) и несколькими намеками подвести ее к восприятию моей ключевой реплики: «Знаешь, Наташа, на самом деле я — твой отец. Ты уж прости, но так оно и есть» — после чего должны были быстро сменить друг друга недоверие, удивление и, наконец, радость с неизбежными, по моим представлениям, светлыми слезами и родственными объятиями. Так вот, этот сценарий сразу и бесповоротно полетел ко всем чертям, Потому что Наталья и лицом, и даже в какой-то мере сложением была очень похожа на своего отца. На Костика Мухина. И не имела ничего общего со мною. Это мог бы определить даже слабовидящий.
Ее можно было назвать вторым изданием Кости — но изданием исправленным и намного улучшенным.
Полому что он не был красивым, хотя и обладал опрделенным обаянием. Она же оказалась женщиной, как бы сказать… весьма и весьма приглядной. Во всяком случае, так я ее воспринял. Человек более эмоциональный нашел бы, думаю, куда более выразительные определения, но я привык к сдержанности в оценках…
Короче говоря, мои предположения и подозрения, за годы успевшие закапсулироваться в броню уверенности, беззвучно и незримо для стороннего взгляда взлетели на воздух, как если бы кто-то заранее заложил под них увесистый заряд с дистанционным взрывателем, и вот теперь решительно и невозвратимо нажал на кнопку.
То есть второй акт пьесы сыгран не будет. Оставалось лишь исполнить первый. Я вздохнул. И сказал достаточно грустно — потому что мне и на самом деле было грустно и даже куда хуже:
— Наташа, к сожалению, я должен сообщить тебе…
Выражение ее лица не изменилось, когда она перебила меня:
— Вы хотите сообщить о маме. Не надо. Я знаю. Позвонили ее друзья. С работы.
Делать мне здесь было больше нечего. Потому что я успел уже решить, что подробности ей знать ни к чему — в том числе и о моем невольном участии в этом скверном деле. Ольгу мой рассказ не воскресит. Зато дойдет до слуха этих самых друзей. А я твердо знал, что друзья наших друзей часто оказываются нашими врагами.
Однако почему-то все медлил — стоял, даже не переминаясь с ноги на ногу, как это бывает в неловкой ситуации; может быть, просто ждал, пока она не попросит меня выйти и закрыть дверь с той стороны.
Наталья же не делала этого; мне даже показалось, что она забыла о моем присутствии, как-то перестала ощущать его. Она смотрела прямо на меня, но, судя по выражению ее глаз, меня не видела — словно я был прозрачным, а Наталья видела нечто, находящееся за моей спиной и вообще за пределами тесной прихожей и всего этого до нелепости длинного дома. Может быть, вспоминала, как сегодня в последний раз проводила мать, стоя на этом самом месте? Хотя вряд ли… Дьявол, что за привычка — строить версии даже в самой неподходящей обстановке!..
Чисто механически я полез в карман, выудил пачку сигарет и зажигалку и щелкнул ею, даже забыв испросить разрешения. И, похоже, этот негромкий четкий звук пробудил ее.
— Дайте и мне, — сказала она.
У нее оказался голос среднего тембра, какой-то слегка шершавый; может быть, она была простужена. Хотя скорее всего просто успела выплакаться еще до того, как я примчался, чтобы подставить плечо.
Я повиновался и снова щелкнул. Она затянулась. И наконец взглянула на меня, а не мимо, мне в глаза. Это было несложно: мы оказались примерно одинакового роста. Я вообще не из высоких. Хотя лет сто тому такой рост считался вполне приличным, а во времена какого-нибудь Людовика был бы и вовсе выдающимся.
Итак, она увидела меня. Но не выказала особого удивления. Она просто указала рукой:
— Заходите. Что же мы тут стоим.
— Вы смелый человек, — только и мог пробормотать я.
Она повернулась и первой вошла в комнату. Поколебавшись, я последовал за ней. В комнате остановился и осмотрелся скорее механически, по привычке, чем с какой-то целью. Почему-то мне вдруг стало очень не по себе.
В этой маленькой жилой ячейке я никогда не был. И все же возникло ощущение, что я нахожусь в знакомом месте. Лишь через несколько секунд я понял — обстановка. Все или почти все, что стояло и висело на стенах в этой комнате, было когда-то мне знакомо. Видимо, Ольга, перелетая или переползая с места на место, перетаскивала с собой столько мебели, сколько могло вместить новое обиталище. Стол. Кресла. Акварели на стенах. Древняя персоналка, коей настоящее место было в музее, — двести восемьдесят Шестая модель, начало девяностых годов прошлого века. И — пара фотографий на стенах. Старых фотографий, запечатлевших нескольких молодых людей, сейчас доброжелательно, но не без некоторой иронии любовавшихся на меня.
Там была Ольга. И Константин. И еще — я сам. Я осматривался, и Наталья мне не мешала медленно приходить в себя. Когда я смог наконец перевести глаза на нее, то встретил ее спокойный взгляд. Она улыбнулась. Хотя и не очень радостно.
— Не удивляйтесь, — сказала она, — я вас узнала.
Я смог только пожать плечами.
— Правда, — продолжила она, — меня предупредили, что вы наверняка зайдете. Так что я, пожалуй, даже ждала. А уж когда узнала о маме, то просто была уверена.
Я снова не нашел что ответить. Откашлялся, чтобы скрыть смущение, но промолчал.
— Я так и знала, что это случится, — продолжила она, снова глядя в сторону. — Без друзей! С ее сердцем — она могла и просто так упасть и умереть, и никто бы не смог помочь… Вы успели ее увидеть? Или это случилось без вас?
— Успел, — пробормотал я. — Был рядом. Так что если бы только сердце…
Что еще сказать, я просто не знал. А повторное упоминание о друзьях заставило меня еще внимательнее следить за своей речью.
— Говорите же, — сказала она тоном приказа. — Как случилось, кто, почему?.. Знаю, что она пошла не по своим делам. Должна была встретить вас, но это отменили. Вы знали?
Я кивнул:
— Да.
— И все же позвали ее? Неужели вы не смогли сообразить, что в ее положении…
Какое, к черту, положение? Больное сердце? Нет, Наталья имеет в виду что-то другое.
— О чем вы говорите?
— Ее же предупреждали: сейчас нельзя показываться… Тут нас охраняли друзья.
— Я никого не заметил.
— Сейчас все ушли. Все равно ведь не уберегло.
— В чем же было дело? В чем она провинилась, и перед кем? Она же не занималась бизнесом, насколько могу судить?
— Нет, конечно. Беда в том… дело в том, что она была знакома… с одним человеком. А потом он погиб. Но как бы не погиб…
