Владимир Михайлов - Вариант "И"
— Вот именно. Там писалось о старой России, еще царской. Что в тогдашней таможенной системе заботились прежде всего об удовлетворении ненасытных интересов казны…
— Казна, казенная часть. Кожух, корпус, планка, шатун с мотылем, возвратная пружина, приемник с ползуном… Раз-два-три, ну-ка на катки, подносчик, дай снаряды, наводчик, наводи!..
— Послушайте, по-моему, вы совершенно…
— Ерунда.
— Так вот, там писалось, что интересы действительного развития производительных сил страны стояли при этом на заднем плане. Для того чтобы содержать обветшавший бюрократический режим, русскому потребителю приходилось платить за все втридорога…
— Втридорога. Сколько стоила раньше кружка пива? А сколько сейчас? — Вечное повторение пройденного…
— Пускай приходят — кто они там? И ныне дикой тунгус, и друг степей калмык…
— Но мы же не прибалты какие-нибудь, чтобы так просто вымирать?!
— Движение по спирали — чушь. Как угодно: по кругу, по эллипсу, только не по спирали. А скоре всего вообще по параболе. Из ничего пришли и в никуда идем…
«Ольга, — подумалось мне, и укололо в сердце. — Что же ты так — вдруг в никуда? Как это я тебя — под пулю? Что же мне теперь?.. Ольга…»
— Брести по своим следам до полного вымирания…
— Я же говорю — парабола! Гипербола!
— А пошел ты…
Они перешли на нормальный язык алкашей и соответствующие темы, сдобренные исконным матерком. Бармен покосился на них, но, похоже, они были тут завсегдатаями и им дозволялось многое. Я слушал их без интереса: этому искусству я в молодости обучался у великих боцманов, а тут скучно препирались отставные интеллектуалы, такие же, как и те трое. Дом в свое время, сразу после постройки — вспомнилось мне вдруг — принадлежал никакой не фирме вовсе, а Академии наук, но жили в нем не нобелевские лауреаты, конечно, а мэнээсы, снабженцы и бухгалтеры. Эти были явно из мэнээсов. Но тут мой наушник ожил.
— Третий на ноль: сдано — принято.
— Третий четный: свободен.
— Четвертый на ноль…
Я дослушал до конца, одновременно провожая взглядом людей, по одному покидавших дом. Они расходились — кто направо, кто налево, кто наискось через улицу — и исчезали из поля зрения.
«Стоп! — вдруг подумал я. — Что-то не так… Или, может быть, я ошибся в подсчетах? Вышло из дома на одного человека больше, чем вошло. А ведь этого не должно быть. Никак не должно. А если все же было… значит, не зря я просиживаю тут штаны». Наушник бормотал:
— Второй. Нужно поторопиться со средней частью текста. Подтвердите получение обычным способом.
Это повторили еще дважды. Но мне было не до того. Один лишний. И, похоже, я уже знал — кто именно. Я обернулся к дальнему столику в углу.
Одинокий любитель, сидевший за ним, поднял на меня глаза. Я кивнул. Он оказался рядом. Я в окно показал ему уходившего:
— Вон того. Не спутай. Нейтрализуй его. Потом доложишь для передачи мне.
В следующую секунду я уже наблюдал в окно за его удаляющейся спиной.
Вспомнил о словах, только что звучавших в моем ухе. Неспешно допил пиво, выключил плейер, вынул из уха горошину, поднялся. Можно было спокойно уходить. В «Реанимации» все обстояло нормально. Во всяком случае, сейчас. А вот перед этим что-то нарушилось. Кто-то, кому никак не следовало быть в этом доме, там все же оказался. Человек, весьма напоминавший моего вокзального незнакомца. Не лицом, нет, хотя и у этого оно было достаточно маловыразительным, но фигурой, походкой — чем-то таким. Ничего, теперь по пятам за ним следует опытный человек.
Надо надеяться, сумеет все сделать как надо… И тем не менее вывод может быть только один, не подлежащий обсуждению: база «Реана» засвечена. С арифметикой спорить не станешь. Конечно, все тут должно остаться точно так, как сейчас, за исключением одного: номеру Первому придется сменить место жительства. Сразу. Сегодня же. Немедля. Сейчас — прямо с движения — дадим нужную команду. Тут промедление смерти подобно -в самом прямом смысле.
— «Реан»! Здесь Второй. Незамедлительно, не теряя ни секунды, проверьте все здание: подозреваю, что курочка снесла яичко. И Первому сразу же уйти в резерв. Передайте, что это моя инициатива.
— Будет сделано. — Конец связи.
"Старички мои, старички, — думал я выходя. Хорошо быть пенсионером, если пенсию платят, конечно. Но с этим уже лет сорок как наладилось; вы тогда еще молоденькими были, а я и вообще ребенком… Вы хоть поболтать можете вволю. Хочешь — о политике, хочешь — об истории. И политика, и история — это как сон, который может длиться бесконечно, так что и просыпаться не хочется. Особенно если это история России. Никто не знает, что такое Россия, а что собой представляет ее история, особенно последних десятилетий — и того менее. Да никто и не хочет знать, если разобраться. Воистину не зря сказано в суре тридцать седьмой «Стоящие в ряд», айяты тринадцатый и четырнадцатый: «Когда им напомнишь, не вспоминают. А когда они видят знамение, насмехаются».
Однако же хорошо смеется тот, кто смеется безнаказанно. Именно так.
Отъехал я беспрепятственно и, продвигаясь дальше по нижнему уровню Кольца, с Самотечной эстакады отправил нужную команду. Потом задумался.
Мне нужно бы теперь вернуться в гостиницу, накопилось немалое количество кабинетных дел. Но я чувствовал, что этим вечером просто не смогу ими заниматься. Потому что только сейчас до меня начал доходить весь нелепый трагизм того, что случилось с Ольгой, и вся бесконечность моей вины в этом. Мне нужен был собеседник с гигроскопической жилеткой, чтобы выплакаться до последней слезы. Подобное случается со мною очень редко, но сегодня приключился такой нештатный день.
Из машины я позвонил Изе Липсису. Его телефон молчал, как партизан на допросе. Позвонил Северину — у того автоответчик убедительно сыграл роль сторожевого пса. Бизнесмен чертов. А если бы я хотел предложить выгодный контракт? Хотя для таких у него наверняка есть другой телефон.
Больше звонить было, пожалуй, некому. Сегодня телефон не приносил мне удач.
Но подсознательно я все время знал, куда и зачем я должен поехать, — и поеду.
Ольгу, конечно, уже обнаружили, протоколы записаны, опрос возможных свидетелей произведен, тело отправлено в морг. Если при ней были какие-то документы — домой уже сообщили. Но их могло — не быть. Если так, то дочь — ее и моя — до сих пор не знает, куда подевалась мать, и уже беспокоится, но еще не до такой степени, чтобы начать звонить в милицию и заявлять о пропаже. Однако часом раньше или позже — она узнает. И каково ей тогда придется? Одной?..
Я почему-то был уверен, что она одна, хотя в ее возрасте это скорее исключение, чем правило.
