Владимир Михайлов - Вариант "И"
Я почему-то был уверен, что она одна, хотя в ее возрасте это скорее исключение, чем правило.
Мне надо ехать к ней. Тем более что, кроме меня, никто в мире не расскажет ей, как и почему все получилось. Правда, узнав, она, может быть, возненавидит меня — если не навсегда, то надолго. Но иного мне не дано.
Я стал перестраиваться для разворота. И сразу же понял, что день неудач еще не кончился.
Началось с того, что мне не удалось вырулить на Первую Мещанскую, как я было собрался — такой планчик возник у меня на ходу, как только компьютер в машине нарисовал мне самый оптимальный маршрут. Не удалось же потому, что развязка на Сухаревке была перекрыта — Мещанка оказалась до отказа заполненной людьми, сплошной колонной валившими поперек Кольца на Сретенку. Наверное, шли к Кремлю, но, может быть, и еще куда-нибудь.
Не поймешь, что это — не то демонстрация, не то крестный ход. Еще с эстакады, где я был вынужден остановиться, тихо ругая себя за то, что заблаговременно не поднялся снова на ярус, можно было заметить тут и там высоко поднятые образа, наверное, или хоругви, в этой терминологии я всегда путался. Черные рясы виднелись во главе колонны, они группировались вокруг очень массивного на вид, возвышавшегося над головами, влекомого здоровенными мужиками православного креста. Надписи на длинных транспарантах отсюда не прочитывались. Но если это была демонстрация, то и так яснее ясного было, что шествие организовано в защиту исконной веры и против инфильтрации веры чужой, традиционно враждебной. Хотя и в той, другой, вере почитались прежде многих иных и пророк 'Иса, и Муса с братом своим Харуном, и жившие ранее их Ибра-хим, Йакуб, Иусуф, и Марйам, непорочная родительница 'Исы, и многие другие.
Нет, конечно, наивно было бы ожидать, что процесс вытеснения, каким бы ни хотели сделать его постепенным и безболезненным, пройдет тихо и мирно. Это было бы никак не в российской традиции. Стоит вспомнить историю раскола, в коем проявились многие и многие грани русской души.
Хотя и у других бывало ничуть не лучше, и Варфоломеевская ночь приключилась все-таки не у нас. Так или иначе, по поводу этой исламизации шуметь еще будут, да и не только шуметь, и жертвы, возможно, случатся. Однако их будет не много, потому что крутоносая ладья полумесяца приближалась не в балласте, но глубоко, ниже ватерлинии, осевшая под грузом золота, если уж выражаться этаким штилем. И, как ни странно, не зеленое знамя несло оно вместо флага, но российские великодержавные цвета. И потому демонстрации будут, а вот до стрельбы вряд ли дойдет…
Так поразмышлял я какое-то время, пока не убедился, что ждать тут — дело совершенно пустое: народ валил и валил, а машины, все же пытавшиеся проехать во время изредка включавшегося зеленого сигнала, Регулировщики (словно переутомившееся сердце — кровь) заворачивали обратно на Кольцо, и никуда больше. Мне рулить назад было совершенно незачем и я во время очередной систолы рванулся вперед и уже не по Сухаревской, а по Курской развязке взобрался на второй ярус, в плотном потоке машин доехал, перестраиваясь и всячески изворачиваясь, до Сокольников. Там не стал даже перестраиваться для левого поворота: уже с развязки видно было, что Сокольническим кругом — пробка, а еще выш третий ярус кончался, снижаясь, чтобы слитыться со вторым, нашим, — машин сползлось столько, на мгновение даже испугался, что сооружение не выдержит и рухнет всем нам на головы. И все же отказываться от своего намерения мне не хотелось. Я только спросил себя — уверен ли в том, что действительно испытываю необходимость добраться туда, куда стремлюсь, и получил единственно возможный ответ, заранее мне ведомый. И в самом деле — к чему откладывать, другого такого вечера может не случиться достаточно долго. А желание встретиться и объясниться будет еще немалое время ворочаться во мне, каждым своим движением вызывая боль. И вот, решив так, я, когда поток снова пополз, рванул, словно управлял быстрым танком, чья броня крепка, и, распихивая всех, оставляя и получая вмятины, протиснулся все-таки до Балтийского вокзала, прорвался к первому же съезду и наконец-то влился в Первую Мещанскую, ранее проспект Мира, а до того — Первую Мещанскую опять же. И потек по ней на север.
Туда, где раньше жила Ольга, и где мне, как я рассчитывал, предстояло увидеться с моей собственной дочерью и заявить на нее все возможные и невозможные отцовские права. Если она не выгонит меня сразу, конечно.
Не сразу, но я вывернул все-таки к нужному мне дому — настолько длинному, что он казался совсем невысоким, хотя и был в двенадцать этажей. Наугад остановился примерно посередине, вошел в подъезд, посмотрел на номера квартир, сделал простой подсчет — нет, надо было проехать еще не менее трех подъездов. Так я и сделал. Поднялся наверх.
Остановившись перед нужной дверью, для уверенности еще раз проверил номер по бумажке. Сходилось. Я позволил, Проскочило несколько секунд.
Сердце вышло из-под контроля. Потом я услышал шаги. Мне отворили, не спрашивая, и я решительно шагнул вперед, закрыв, кажется, на миг глаза — словно с высокого берега, не рассуждая, чтобы победить страх, кинулся в черную, холодную и неспокойную воду.
Девушка или молодая женщина смотрела на меня без страха и интереса, полагая скорее всего, что я забрел сюда по ошибке. Она наверняка ожидала, что это мать пришла домой, проблуждав неизвестно где весь день — с больными-то ногами. Я услышал явственный вздох разочарования. Она даже не стала зажигать свет в темной прихожей и, вероятно, ожидала, что я пойму свою ошибку, извинюсь, повернусь и исчезну в том небытии, в котором находился для нее до этого. Но это не совпадало с моими намерениями, и я сказал:
— Ну, здравствуй. И я сказал: — Зажги, пожалуйста, свет. И еще сказал:
— Должен же я наконец увидеть тебя! Это последнее я почти выкрикнул — потому что она все еще стояла бездвижно и безмолвно.
Она была вправе задать любой вопрос. Вместо этого просто подняла руку и дернула поводок выключателя. Стало светло. И я увидел ее по-настоящему.
И понял, что Земля и на самом деле вращается. Мало того: ускользает из-под ног. Я просто отстаю от нее в нашем совместном полете сквозь мировое пространство.
Можно, конечно, назвать это и просто мгновенным головокружением.
Сценарий нашей встречи был у меня разработан заранее. Мы должны были сесть друг напротив друга за стол, за чашкой чаю, а может быть — и за рюмкой чего-нибудь. Как-никак предполагаемая дочь уже несколько лет как перевалила через рубеж совершеннолетия. Мне следовало, подготовив ее несколькими осторожными фразами, в кратких словах изложить, какая беда пришла к ней, избрав меня своим посланцем, что и как приключилось с Ольгой. Утереть неизбежные слезы, искренне, от всей души сочувствуя.
