Павел Амнуэль - Ветер над яром (сборник)
— Не будет на земле коммунизма, мистер Воронцов. Потому что есть запирающий ген. Да поглядите на себя! Почти сто лет вашей революции — и что? Вы постоянно шарахаетесь из стороны в сторону. Почему после Ленина пришел Сталин? Почему так трудно давалась перестройка? Есть биологические законы…
— Которые предсказывают человечеству гибель?
— Не человечеству — всему разумному во Вселенной. Мы, люди, лишь средство, которым хочет воспользоваться природа. Бомба замедленного действия. И с этим вы ничего не сделаете, это у пас всех глубоко в подсознании. И потому поляризация сил на планете неизбежна. Она и началась, эта поляризация, как только включился запирающий ген. Именно тогда, в первобытном еще обществе, люди впервые обратили копья друг против друга. И дальше. Рабы и рабовладельцы… Феодалы и вассалы… Капиталисты и рабочие… Государство и народ… И те два мира, что существуют сейчас. Это неизбежно. Это как две половинки заряда в атомной бомбе. Когда-нибудь эти половинки соединятся, критическая масса будет достигнута… Этого не должно произойти, говорите вы. И я согласен. Но вывод… Оба мы пытаемся действовать против законов природы. Вы — против закона агрессивности, когда начинаете рассуждать о всеобщем братстве. А я против закона компенсации, когда пытаюсь взорвать бомбу раньше срока… Все идет по сценарию, определенному природой, и ничего не поделаешь. Я буду пытаться и дальше.
— Как самурай, готовый вырезать и детей своих, и себя вместе со всеми, чтобы доказать свою правоту?
— Нет… Жаль, вы тоже не хотите понять. Нет, логически вы поняли, но принять не можете. Подумайте. Если у вас останется время.
“Бесполезно… Моих аргументов он не услышит, — думал Воронцов. — Он знает, как развивается род людской, и классовые законы знает тоже. Но все социальные формации для него вторичны, подчинены законам физики и биологии, и в минуту, или день, или даже месяц его не переубедить. Если человек дошел до фанатизма, его не переубедить. Как не смогли мы ни переубедить, ни перевоспитать своих сталинистов. Как не смогли до сих пор вытравить из своего сознания приобретенный инстинкт преклонения перед властью… Говорить с Льюином нужно на языке его науки. И значит — не мне. Самое страшное, что он не варвар. То, что он говорит и делает — от совести, от чувства ответственности, которое переросло всякие границы. А могут ли быть границы у совести? Совесть человека не существует, если нет человечества. А совесть человечества — что она? Еще не проснулась в нас? Мы вышли в космос и мыслить должны космически. А мы не умеем. И он, этот физик, не умеет тоже. Пытается и делает глупости, что-то понимая больше других, а чего-то не понимая вовсе. Нет, сейчас его не убедить… Нужно иначе”.
— Если вы хотите взорвать бомбу раньше срока, то почему один? Некоторые ваши военные… Достаточно Комитету семи нарушить собственный же принцип молчания…
— Господин Воронцов, вы думаете, что людям будет легче жить, если они узнают, для чего живут на самом деле? И легче ли будет принять решение, которое они должны будут принять? В обсуждениях пройдут века, а запал будет тлеть, понимаете? Не всегда демократия благо. А военные… У них другие цели, и вам это известно не хуже. Другая шкала ценностей. И начать войну они не смогут, разве вы это не понимаете? Закон компенсации не обойдешь. Точнее, не обойдешь в рамках традиционных войн между государствами. А военные не мыслят иначе. Нужен иной подход, и наше решение скрыть истину от военных было правильным.
— Ваши призывы к войне — иной подход? — иронически спросил Воронцов.
— Это слова, — отмахнулся Льюин. — Они тоже нужны, но действенность их ничтожна. Решение в другом. Вы знаете, господин Воронцов, сколько сейчас на планете экстремистских групп, стоящих в резкой оппозиции к своему правительству или друг к другу? Десятки, а может, и сотни. Есть фанатики, готовые на все. У них есть деньги. Вы знаете, что Али Адид, этот головорез из Чада, приобрел все, что нужно для производства десятикилотонной бомбы? А вы знаете, сколько таких адидов на планете? Наверно, наши умники в разведке уверены, что контролируют ситуацию. Не знаю Но уверен, что конфликт, развязанный экстремистами, — вот самый вероятный конфликт современности. И никто не знает, как будет действовать здесь закон компенсации. Увеличить вероятность такого конфликта, довести вероятность до единицы — вот решение. Если закон компенсации можно обойти, то только так: бомбы будут рваться на своей территории! Но ведь в этой трагедии заключена для нас всех возможность пережить катастрофу. После ядерной зимы люди вернутся опять в век пара и начнут все сначала, конец мироздания будет отодвинут, но запирающий ген останется, и через сотни лет люди опять откроют энергию атома, и опять будет новый Комитет семи, и опять станет ясно, что… И придет новый Льюин… Или Петров…
“Неужели я не выйду отсюда? — думал Воронцов. — Неужели Сточерз обманул, и Крымова уже… Нет, я схожу с ума. На что все-таки может пойти этот Льюин с его гипертрофированным понятием о совести человечества? Какая нелепость: ученый, думающий о том, чтобы спасти тысячи разумных миров, связывается для этого с мафией. И как это проглядел Роджерс? И, может быть, именно поэтому за Льюином идут люди из службы безопасности?”
— Вчерашний взрыв в Африке — вы знали о нем заранее? — спросил Воронцов. — И сейчас ждете следующего? Когда? Где?
Он перестал слушать свои мысли, отдался интуиции, смотрел Льюину в глаза. Физик не отводил взгляда, он был честен перед собой и перед Воронцовым. Ему казалось, что и перед людьми он честен, что все, сделанное им, — действительно единственный выход.
— Завтра, — сказал Льюин. — Где? Неважно. Несколько небольших участков находится под их контролем. И два ядерных устройства. Кустарщина. Даже если бомбы взорвутся там, где их хранят, эффект будет не меньшим, если бы они взорвались в президентском дворце. Так что — начнется. Наши военные не замедлят вмешаться. Да и вы не сможете остаться в стороне. Цепь не прервется на этот раз…
— Надеетесь, — хмуро поправил Воронцов, быстро пытаясь сообразить, о каком регионе идет речь. Центральная Африка? Пожалуй, слишком далеко…
— Не гадайте, — сказал Льюин. — Я не для того говорил с вами, чтобы загадывать загадки.
— Потому вы и увезли Жаклин? Спрятали? Где? Зачем? Чтобы она пережила ужас? И как… как вам удалось обмануть людей Роджерса?
— Да, сам бы я не смог. Но ведь и у Стадлера тоже профессионалы… Вы думаете, что люди Роджерса неподкупны, как сама Фемида?
“Стадлер. Кто это? Никогда не слышал. Может, не фамилия, псевдоним?”
