Павел Амнуэль - Ветер над яром (сборник)
— Даю слово, — медленно сказал Воронцов, глядя Сточерзу в глаза.
Взгляд профессора был добрым и участливым. Взгляд человека, для которого совесть — не абстракция.
“Какими же страшными, — подумал Воронцов, — могут быть заблуждения даже честнейших людей. Людей, понимающих свою ответственность перед человечеством, но понимающих ее слишком однозначно”.
— Тяжко, профессор, — сказал Воронцов, — ощущать себя запальным шнуром в бомбе?
* * *Льюина держали в одной из внутренних комнат на втором этаже. Один из людей Роджерса находился при нем, второй — в коридоре у запертой двери.
— Уолт, — сказал Сточерз, — это Портер из Юнайтед Пресс, а это Воронцов из московской газеты “Хроника”.
Льюин смотрел сосредоточенно. Он вовсе не был похож на человека трусливого по натуре, как его обрисовал Сточерз. Видимо, Льюин готовил себя к вполне определенной роли и убеждать в чем-то его, переступившего через собственный характер, сжегшего мосты, — безнадежно. Воронцов понял это мгновенным ощущением, и мысль, к которой он пришел, слушая Сточерза, лишь укрепилась.
— Вы сошли с ума, Джо, — сказал Льюин сдержанно. — Пресса здесь? Вы или забыли, или…
— Нет, Уолт, так решил Комитет. Это вынужденный шаг. И виноваты вы сами… Короче говоря, можете и их теперь считать членами Комитета. Они будут молчать.
— Я знаю Портера, — медленно сказал Льюин. — И этого господина тоже видел. Вы звонили мне и просили о встрече. Я отказался. Верно?
— Да, — кивнул Воронцов. — Сожалею, что наша встреча произошла при обстоятельствах, от нас с вами не зависящих.
— Так ли? — Льюин смотрел остро, внимательно. — Что вы хотели спросить у меня… тогда?
— Хотел понять вас. И, кажется, понял.
— Вот как? — искренне удивился Льюин. — А вот они, мои друзья, не поняли. Они решили, что я маньяк, и меня нужно изолировать. Джо, — он обернулся к Сточерзу, — выйдите все. Я буду говорить только с господином Воронцовым. И мистер сыщик пусть выйдет. Ему не будет скучно в коридоре, там у него приятель.
Сточерз повернулся и пошел из комнаты, знаком приказав человеку Роджерса следовать за ним.
— Мистер Льюин, — сказал Портер флегматично, — я потратил много времени, гоняясь за вами…
— Мистер Портер, — отозвался Льюин с иронией, — я не просил гоняться именно за мной. Собеседников выбираю я, верно?
— Один только вопрос. Что с Жаклин? Она… Ее приняли за другую женщину…
— Жаклин далеко, — сказал Льюин, — именно потому, что я не хотел, чтобы за нее взялись. Вы удовлетворены?
Портер кивнул.
— Успеха, граф, — сказал он Воронцову, выходя из комнаты.
“Теперь я должен быть точен, — подумал Воронцов. — Иначе он замкнется, и я ничего не узнаю. Я должен узнать. Не потому, что это материал, и не потому, что должен выполнить поручение Льва… Он вовсе не сумасшедший, этот Льюин, у него умный и страдающий взгляд. И войны он не хочет. Он не может ее хотеть, он ее боится, он знает, что это такое. И он наверняка нашел бы для человечества иной выход, если бы хоть на мгновение подумал, что иной выход возможен. Вот в чем ужас, и вот в чем его трагедия, и он прекрасно это понимает, он вовсе не сошел с ума от той ответственности, которую на себя взвалил, и мучеником себя не считает, и ореол святости ему не нужен. Но не Льюин породил этот мир и людей в нем, которые не только имеют право, но обязаны решать свою судьбу сами”.
— Я думаю, — медленно начал Воронцов, — вы не можете допустить, чтобы бомба замедленного действия взорвалась в положенный ей срок. Потому что необходимое для развития Вселенной изменение убьет, разрушит, уничтожит не только человечество, но убьет еще сотни… тысячи… или миллионы разумных миров. И если взрыв неизбежен, если бомба-человечество не может противостоять природе, то пусть тогда эта бомба взорвется как можно раньше, когда она еще не накопила заряда, способного изменить Вселенную. Вы… Вы чувствуете ответственность перед людьми, потому что вы человек. Но, в отличие от других, вы перешли грань и ощутили себя не только частицей человечества, но частицей огромного мира, где человечество — тоже только частица, где разум неизбежно многолик…
— Вот то, чего не может понять Джо, — тихо сказал Льюин. — Сейчас мало быть человеком. Это выглядит абстракцией — частица Вселенной. Она, Вселенная, так далека, где-то там, и мы даже единства ее толком не понимаем, нам бы со своими проблемами справиться. А нужно понять… Не только понять, нужно прочувствовать, принять в себя… Потому что самой природой положено так, что все зависит от всего. А сейчас от нас зависит, будет ли Вселенная развиваться так или иначе. Вы вот сказали — сотни разумных миров, тысячи, миллионы. Но и это для нас абстракция, и вы не понимаете, почему мы должны приносить себя в жертву ради кого-то, о ком ровно ничего не знаем, даже не знаем, существуют ли они на самом деле — другие разумные… Существуют, мистер Воронцов, потому что природа всегда действует с большим запасом. Не может быть, чтобы разумная бомба была создана ею сразу и безошибочно. Она пробовала и ошибалась — это ее, природы, стиль. Значит, наверняка есть разумные миры, которые не стали бомбой — не получилось это у природы…
— И вам, человеку, не жаль…
— Жаль! Вы будете говорить, мистер Воронцов, о плачущих детях, о прекрасных женщинах, о полотнах Рембрандта и Рафаэля, о музыке Бетховена и Визе, о пирамиде Хеопса и наскальных узорах неандертальцев. И что все это конкретно, а все, что там, вне нас, где-то — абстракция, и почему мы, люди, должны ради этой абстракции… Я прошел через это, господин Воронцов. Через безумную жалость к себе, потому что я — это все люди. Но иного выхода нет. Если бы лично вы знали, что запрограммированы самой природой, и что завтра вы непременно взорветесь в густой толпе на площади, и не оставите ничего живого вокруг… Разве вы сегодня же не попытались бы разбить себе голову о стену? Вы диалектик, господин русский. Вот вам противоречие: мир не должен погибнуть, и потому мир должен погибнуть. Закон природы.
— Какой закон, мистер Льюин? Агрессивность как основа разума? Почему вы забываете, что есть на планете люди, для которых это не главное? У которых в жизни иные принципы…
— Запирающий ген есть и у вас, господин коммунист, — усмехнулся Льюин. — Это биологический закон, и он более фундаментален, чем любая социальная надстройка.
— Закон смены социальных формаций — тоже закон природы. Если на планете будет коммунизм, ваша идея о гибели человечества не сработает. Логически рассуждая, вы лично должны были поставить перед собой противоположную задачу. Стремиться к миру. Будет мир, мистер Льюин, тот мир, о котором вы же сами мечтали несколько лет назад.
