Елена Федина - Сердце Малого Льва
— Мамочка, — сказал он ей глубоко выстраданную философскую мысль, — у меня пока нет лица.
Но она не поняла.
— У тебя нет мозгов, — постучала она его по лбу кулачком.
Герц перехватил этот кулак и поднес к губам.
— Зато у меня есть прекрасная мамочка.
— Замолчи, негодяй, — сказала она и улыбнулась.
Он почему-то вспомнил ночного мальчишку, у которого убили мать. Тоже, наверно, красивая была женщина. Что же за сволочи с ней расправились?
— Слушай, ма, — тут же родилась у него идея, — а наш дядя Ольгерд, он только будущее видит, или прошлое тоже?
— Ольгерд? — удивилась Ингерда, — он давно уже ничего не видит.
— Но мог же?
— Ну, случалось.
— Отлично… жаль, что он меня терпеть не может…
— Что ты задумал, Герц? — нахмурилась мать, — зачем тебе прошлое? Чье прошлое?
— Скучно, — признался он, — хочу раскопать одну историю.
— Какую историю?
— Не волнуйся, не нашу. У нас своих трупов хватает.
— Аггерцед, я тебя умоляю…
— Чего ты боишься? — искренне удивился он, — что мне может угрожать?
— Не зарекайся, — строго сказала мать, — вспомни Магусту.
— Сия чаша меня миновала, — усмехнулся он, — да и кому я нужен?
— Мне, — сказала Риция подходя, вид у нее был грозный, — ну-ка давай отойдем на пару слов.
— Может, лучше после обеда? — внес он встречное предложение.
— Нет, — сверкнула она глазами, — это единственное время, когда ты бываешь трезвым. Так что пошли.
— Рики, что он еще натворил? — еще больше встревожилась мать.
— Ничего. Мы сами разберемся.
Они закрылись в комнате для отдыха. Герц подумал, что глупо стоять, когда вокруг такая мягкая мебель, и развалился на диване.
— Моему терпению приходит конец, — заявила сестра.
— Моему тоже, — сказал он, — так чего мы ждем, ласточка? Прыгай ко мне!
— Прекрати паясничать! — вспыхнула она «синим лучом».
— По-моему, это ты меня позвала, — усмехнулся Герц.
Он давно понял, что обыкновенный секс — только бледное подобие того наслаждения, которое может дать энергия. Свою он раздавал направо и налево, а взамен не получал ничего. Хотелось попробовать. Но все Прыгуны были мужчинами, а единственной женщиной-Прыгуньей была его сестра. Собственно, его бы устроило и то, и другое, энергия беспола, не всё ли равно, с кем ею обмениваться? Лишь бы взаимно! Но эта его мысль почему-то натыкалась на полное непонимание.
— Так вот слушай, — раздраженно заявила Риция, — ты можешь вытворять, что хочешь: пьянствовать, распутничать, стены крушить… Меня это не волнует. Но я не позволю тебе втягивать в это Льюиса. Понятно!
— Какого Льюиса? — удивился Герц.
— Ты уже не помнишь, с кем вчера напился?
— С Гоббом.
— С каким, к черту, Гоббом! Зачем ты напоил Льюиса и затащил к себе на квартиру?
— Ангелочка? — наконец дошло до Герца, ему стало забавно: что еще припишет ему разъяренная сестрица?
— Это Льюис Тапиа, мой практикант, — объявила она, — и я за него отвечаю.
— Плохо отвечаешь, — усмехнулся он, — парень совсем не знает наших обычаев. И пить не умеет. И… вообще ничего не умеет. Ничему ты его не научила!
Риция вспыхнула на этот раз уже «белой сиренью». Это было плохим признаком.
— Не смей развращать мальчишку! И приучать его к своей энергии!
— Да ничего подобного!
— Это ему можешь рассказать. А я прекрасно понимаю, что ты вытворял на самом деле!
— Дорогая, это было так невинно!
— Ах, невинно?!
— Не смотри на меня так, Рики. Я расплавлюсь. Тебе что, этот земной ангелочек дороже родного брата?
— Да ты мизинца его не стоишь, чтоб ты знал!
Тут он уже разозлился. Он мог спокойно выносить ругань, упреки, угрозы, вопиющую неблагодарность… но сравнения с кем-то другим да еще не в свою пользу не выносил.
— А я-то еще на что-то надеялся! — усмехнулся он, — но во всем этом радует только одно: у занудного дяди Ольгерда скоро вырастут рога!
— Не смей трогать Ольгерда! — визгнула Риция.
— Они ему даже пойдут, — ухмыльнулся Герц.
— У тебя извращенное сознание, и понимаешь ты всё в меру своей испорченности. Просто некому прочистить твои воспаленные мозги!
— Уж не ты ли собираешься этим заняться?
— Придется мне, раз больше некому.
— Знаешь что, дорогая, — окончательно разозлился на нее Герц, — у тебя, как я вижу, воспалился родительский инстинкт. Так ты сначала заведи своих детей, а потом уже их воспитывай. А если не можешь — так при чем здесь я?
Она подошла и влепила ему пощечину. Уже молча, без всяких комментариев. С минуту он тоже молчал: не мог понять, что же произошло, как это возможно посягательство на его божественную щеку, и как уважающий себя бог должен на это реагировать?
Щека горела. Вариантов было несколько: рассвирепеть, схватить ее и изнасиловать на этом диване; извиниться и объяснить ей, что он вовсе не спаивал ее драгоценного Льюиса; сказать какую-нибудь сальную гадость; отшутиться.
Он никак не стал реагировать, так ничего и не выбрав. Насиловать ее было жалко и чревато скандалом, объяснять ей что-то — бесполезно, гадостей он наговорил уже достаточно, а для шуток было не то настроение. Надо было поскорее этот разговор закончить, потому что возмущенная энергия уже вскипала в нем и рвалась наружу как пар из котла.
— Уйди, — сказал он сквозь зубы.
— Хочу тебя предупредить, — грозно начала сестра, — если ты еще раз…
— Уйди! — повторил он со злостью.
Его уже распирало от нервной синей энергии, он слишком быстро ее набирал в отличие от той же Риции, и удержать ее всегда было проблемой. Он еле сдерживался.
— … только сунешься к Льюису… — продолжила она.
Он вскочил и повернулся к окну. Стекла вылетели как от взрыва, лампочки в люстре тоже полопались, на мраморных стенах появились трещины. Он не хотел задеть Рицию, поэтому вся мощь его злости пошла в ту сторону.
— Не запугивай меня! — она мгновенно закрылась в белой сфере, — и дворец тут ни при чем. Не хватало еще, чтоб ты раздолбал собственный дом!
