Сергей Трусов - Карнавал (сборник)
Вечером показывали футбол, и Эдуард Петрович прочно приклеился к телевизору. Поджарые футболисты бегали по полю, сталкивались друг с другом, беззвучно ругались, падали, пачкали красивую форму, пинали мяч, который, летая туда-сюда, иногда залетал в ворота. Зрелище было захватывающим, гипнотическим, и Бабыкин впал в глубокую неподвижность.
Вдруг что-то произошло. На поле по-прежнему бушевали страсти, приковывая к себе внимание, но в душе Эдуарда Петровича возникло смутное томление. Где-то в дремучих глубинах собственного "я" он уловил робкий сигнал о том, что вокруг не все благополучно. Возможно, это пробудился атавистический инстинкт, который помогал древним пращурам выживать во враждебном окружающем мире. Сознание Бабыкина раздвоилось. Одна половина продолжала следить за игрой, а другая билась над задачей, условие которой даже не было сформулировано.
Решение пришло внезапно. Так бывает, когда человек, идущий глухой ночью по незнакомой тропе, вдруг останавливается в полной уверенности, что перед ним яма. Присев на корточки, он шарит рукой и натыкается на край обрыва. "Стоило сделать шаг, — думает он, — и я бы полетел вниз, во тьму, и, вполне возможно, что-нибудь бы себе сломал или даже убился. Бр-р-р!"
Бабыкин понял, что у него за спиной яма. Это было глупо, но это было так — сразу за спиной ощущалась очень глубокая яма. Даже не яма, а пропасть… Даже не пропасть, а…
Эдуард Петрович резко обернулся.
Он увидел то, что и должен был увидеть — свою квартиру.
Однако глаза цепко ухватили и более раннее изображение. Видение было быстрым, призрачным, неверным и потому особенно жутким. Диван, шкаф, желтоватый свет торшера, жена в дверях — все это возникло с некоторым опозданием. Может, на долю секунды, может, на долю мгновения, но не сразу. А до этого не было ничего. Мрак и ощущение холода, как если бы заглянул в колодец.
Эдуард Петрович испугался так сильно, что на его лице не дрогнул ни один мускул. Посеревшее, оно казалось вырубленным из крепкой породы дерева. Дуба, например, или корабельной сосны. Пожалуй, все-таки сосны, ибо глаза Бабыкина походили на застывшие смоляные капли.
— Эдик, ты чего? — Жена подошла и ласково обняла за плечи.
Эдик был недвижим, как на фотографии.
— Эдюша! — капризно позвала Вера и легонько дунула в ухо.
Вначале Бабыкин отреагировал внутренне, затем дернул шеей и лишь потом зашевелился весь. Оглянулся, крутнул лопатками, чмыхнул носом и принялся нервно тереть руки. Это был страх. Тот самый, что минуту назад сковал все тело, а теперь заставлял совершать бессмысленные движения.
Но вокруг были родные стены, добрая жена, привычные предметы, и Эдуард Петрович постепенно успокоился, хотя и продолжал настороженно поглядывать по сторонам. Он походил на забитого средневекового простолюдина, которому сказали, будто в его доме завелась нечисть. Но только похож, ибо в действительности имел высшее образование и точно знал, что никакой такой-сякой нечисти нет и быть не может. В конечном итоге это и решило исход всех сомнений. Эдуард Петрович досмотрел футбол, поужинал и лег спать. Ночью ему приснилась какая-то дрянь, а в понедельник началось…
* * *Вначале все было как обычно. Явившись на работу, Бабыкин с удовлетворением убедился, что он, как всегда, первый. Сняв пиджак и напустив на себя сосредоточенный вид, встал за кульман. Постепенно подходили сослуживцы, и Эдуард Петрович сдержанно приветствовал их, как бы нехотя отрываясь от работы. Это был его излюбленный утренний прием — у людей создавалось впечатление, что он здесь давно и все выходные, наверное, его снедали гениальные конструкторские замыслы. Когда в комнату вошел молодой специалист Лабутько, Эдуард Петрович строго взглянул на часы и, хмыкнув, неодобрительно покачал головой. По мнению Бабыкина, вчерашний студент вел себя чересчур вызывающе и совсем не признавал правил приличий.
Вот и теперь, пересекая комнату, он задержался, скосил глаза на кульман Бабыкина и издал тихий неприличный звук. Поднимать скандал не имело смысла, ибо хитрый Лабутько хрюкнул так, что услышал лишь тот, кому это хрюканье предназначалось. Внешне Эдуард Петрович остался невозмутим, но внутри у него полыхнуло ацетиленовое пламя мести. Подобными выходками Лабутько давно донимал Бабыкина, демонстрируя свое к нему пренебрежение. Самым обидным было то, что начальство ценило молодого сотрудника и взять его голыми руками было трудно.
Эдуард Петрович привычно подумал о том, что рано или поздно все равно отыграется. Работа, которую он заканчивал, должна вызвать благожелательный отклик начальства, а может, и повышение. Бабыкин был убежден в своей незаурядности как специалиста и в особой ценности своей новой разработки.
Неожиданно дверь распахнулась, и в комнату вошел главный. Иногда он делал обход своих подчиненных.
"Сейчас или никогда!" — решился Бабыкин и, смущенно кашлянув, произнес:
— Здравствуйте, Виктор Андреевич.
Начальник кивнул.
— Виктор Андреевич, — Бабыкин подхалимски задвигал нижней губой. Взгляните, пожалуйста, мне бы хотелось с вами посоветоваться.
Главный подошел к кульману.
— Хм… По-моему неплохо.
Бабыкин просиял.
— Вот здесь, здесь, — засюсюкал он, тыча карандашом в ватман.
На мгновение ему показалось, что начальник не имеет понятия, как себя повести дальше. Виктор Андреевич замер, и в его лице промелькнуло что-то неуловимое, отразив, вероятно, титаническую работу мысли. Такое лицо бывает у робкого студента первокурсника, вытащившего несчастливый билет. Студент и рад бы сказать что-нибудь путное, но не знает что и, мучительно краснея, ждет подсказки.
"Ну же!" — мысленно прикрикнул Бабыкин, затылком ощущая презрительный взгляд Лабутько.
— Здорово! — с напряжением выдохнул главный, после чего заметно расслабился, как будто внутри него были какие-то колесики, которые заели, туда-сюда подергались и снова закрутились в нужном направлении.
— Нет, вы посмотрите, это же гениально! — восторгался начальник, призывая окружающих в свидетели.
Все послушно столпились у чертежа, обсуждая бесспорные преимущества новой конструкции. Лабутько выглядел растерянным, и Эдуард Петрович торжествовал.
— Зайдите ко мне, — обратился к Бабыкину главный. — Сейчас же! Немедленно!
В кабинете Виктор Андреевич долго жал руку Эдуарду Петровичу, говорил что-то о научно-техническом прогрессе, сетовал на пошатнувшееся здоровье, а в заключение предложил принять свою должность.
— Знаете, староват я уже стал, на пенсию пора. — Он вздохнул. — Надо уступать дорогу молодым и сильным. Вот вам, например.
