Филип Фармер - Восстаньте из праха (перевод М. Ахманова)
Впоследствии он попытался найти оправдание этому поступку. Хозяин чудесного лука бахвалился, что прикончил человека ради него. Так что, забрав лук, Бартон мог считать, что отнял его у вора и убийцы. Тем не менее угрызения совести мучили его, и он старался не вспоминать слишком часто об этом эпизоде.
Русло Реки постепенно суживалось, и теперь Бартон вел катамаран по сравнительно неширокому каналу. Пятью милями ниже по течению водный поток образовывал озеро около трех с половиной миль шириной, но теперь расстояние от берега до берега не превышало восьмисот ярдов. Впереди высились утесы; Река изгибалась, исчезая за высокой стеной каньона.
Судно теперь медленнее продвигалось вперед — ему приходилось преодолевать сильное течение, а пространство для маневрирования было ограниченным. Но Бартон уже не раз преодолевал такие стремнины и не испытывал большого беспокойства. Однако всякий раз, когда он попадал в подобное место, ему казалось, что «Хаджи» словно рождается заново. Судно покачивалось в озере, как младенец в утробе матери, затем, через узкий проход, проскакивало в другое озеро, бурлящее водами, словно в широкий и светлый мир, обещающий сказочные приключения и чудесные открытия.
Катамаран лег на другой галс на расстоянии двенадцати ярдов от прибрежного грейлстоуна. В полумиле, на правом берегу Реки, толпились местные, наблюдая за эволюциями судна. Они что-то вопили, размахивая кулаками и, очевидно, выкрикивали непристойности — неслышимые за дальностью дистанции, но вполне понятные Бартону; ему уже не раз приходилось наблюдать подобную реакцию. Ее нельзя было считать откровенно враждебной; у населяющих долину народов и племен существовали различные способы, чтобы приветствовать чужих или предостеречь их от высадки на сушу.
Здесь по правому берегу на протяжении шестидесяти грейлстоунов (или же шестидесяти миль) жили невысокие щуплые, темнокожие и темноволосые люди. Они говорили на языке, который, по мнению Руаха, относился к хамитосемитской группе. На. Земле эти люди обитали где-то в Северной Африке или Месопотамии, когда эти районы еще не были покрыты пустынями. Они носили кильты, но их женщины ходили с обнаженной грудью, используя тонкую ткань только для накидок и тюрбанов. На другом берегу Реки около восьмидесяти миль занимали бывшие жители Цейлона десятого века; к ним были добавлены индейцы майя доколумбовой эпохи.
— Котел, в котором смешиваются и сплавляются народы и времена, — заметил как-то Фригейт по поводу принципов расселения возрожденного человечества в долине. — Очевидно, мы присутствуем при величайшем социальном и антропологическом эксперименте.
Его утверждение не было слишком смелым. Казалось, людей различных племен и рас специально перемешали так, чтобы они могли научить чему-нибудь друг друга. Иногда чуждым группам населения удавалось достигнуть взаимопонимания и жить относительно спокойно. В других случаях дело кончалось кровавой резней, во время которой слабейшие или полностью уничтожались, или обращались в рабство.
После Воскрешения некоторое время всюду царила анархия. Шел процесс адаптации; люди образовывали маленькие группы с целью самозащиты и утверждения своих прав на небольшие клочки земли. Затем на первый план вышли прирожденные лидеры и политики; к ним пристраивались эпигоны, выбирая вождя по своему вкусу... или, чаще, вожди сами рекрутировали подходящих сторонников.
В результате возникали различные политические системы, одной из которых было порабощение части чашевладельцев. Группа, доминирующая в некоторой области, держала остальное население в положении заключенных. Хозяева давали своим рабам достаточно еды, чтобы те не умерли с голода, — ведь чаша мертвого раба становилась бесполезной. Но лучшая часть пищи, а также сигары, сигареты, марихуана, спиртное и Жвачка Сновидений отбирались.
Раз тридцать во время долгого пути экипаж «Хаджи» подвергался риску попасть в руки рабовладельцев. Это могло случиться при любой высадке на берег для зарядки чаш. Но Бартон и его люди были всегда начеку, когда попадали в такие районы. Часто их предупреждали об опасности жители соседних государств. И, тем не менее можно было насчитать два десятка эпизодов, когда посланные с берега лодки пытались нагнать «Хаджи» и катамаран с трудом спасался от абордажа. Пять раз Бартону приходилось поворачивать обратно и уходить от преследования вниз по течению. Его катамаран обычно превосходил в скорости вражеские суда, которые к тому же не стремились пересекать границу своей области. Затем, дождавшись ночи, «Хаджи» возвращался, чтобы миновать опасный участок под покровом темноты.
Случалось так, что они не могли высадиться на сушу, так как рабовладельческие государства занимали берега Реки на большом протяжении. Тогда путешественники довольствовались урезанным рационом; если им улыбалась удача, они могли наполнить желудки выловленной в Реке рыбой.
Населявшие эту область древние семиты были достаточно терпимы к пришельцам — после того, как убедились, что команда «Хаджи» не причинит им зла. Но один русский, житель Московии восемнадцатого века, предупредил их, что на другом конце узкого потока, в который превращалась Река в скалистом ущелье, очевидно, расположены рабовладельческие государства. Он не имел о них подробной информации, так как путь по берегу преграждали обрывистые скалы. Немногие суда, которые сумели миновать канал, почти никогда не возвращались обратно. Те, которым это удавалось, приносили вести о злых людях, обитавших за горами.
Поэтому «Хаджи» был нагружен молодыми побегами бамбука, сушеной рыбой и прочими запасами, которые позволяли его экипажу недели две обходиться без своих чаш.
До входа в самое узкое место ущелья оставалось еще около получаса. Внимание Бартона наполовину было сосредоточено на управлении судном, наполовину — на его экипаже. Люди, загорая, развалились на фордеке или сидели, прислонившись к крытому ограждению люка, которое образовывало переднюю надстройку.
Джон де Грейсток прикреплял к древку стрелы тонкие изогнутые рыбьи кости. Они прекрасно заменяли перья птиц, которые отсутствовали в этом мире. Грейсток — или лорд Грейсток, как предпочитал называть его Фригейт по каким-то своим частным соображениям — был незаменим и в бою, и в работе. Кроме того, он оказался отличным рассказчиком, хотя его истории о кампаниях в Гаскони и на шотландской границе, об одержанных им победах над прекрасным полом, анекдоты о короле Эдуарде и прочие байки о доброй веселой Англии того времени часто оказывались фантастически непристойными. Он был очень упрям, не слишком чистоплотен и обладал некоторой узостью мышления, так как судил о многих вещах с точки зрения своей непросвещенной эпохи. По его словам, раньше он был очень набожным человеком — и, очевидно, он говорил правду, иначе ему не поручили бы сопровождать патриарха Иерусалимского, что являлось по тем временам большой честью. Но теперь, - когда вера его рухнула под напором реальной действительности, он возненавидел священников. Он мог довести любого из них до бешенства своими насмешками — в надежде, что тот попытается пустить в ход кулаки. Подобные попытки обычно плохо кончались для бывших служителей культа.
