Филип Фармер - Восстаньте из праха (перевод М. Ахманова)
Случалось, низменности сужались и холмы подступали к самой Реке. Иногда водный поток раздавался, разливаясь в озера шириной три, пять, шесть миль. То здесь, то там горы сближались, и судно стремительно неслось по каньонам, где вода кипела, как в котле, и небо превращалось в узкую голубую полоску, повисшую между гигантских черных стен.
И повсюду жили люди. Днем и ночью мужчины, женщины, дети толпились на берегах Реки.
К этому времени путешественники установили некоторую закономерность. Люди были расселены вдоль Реки в определенной национальной и хронологической последовательности. Они проплыли между областей, где жили славяне, итальянцы и австрийцы, умершие в последнее десятилетие девятнадцатого века, затем миновали районы, населенные венграми, норвежцами, финнами, греками, албанцами, ирландцами. Иногда они попадали в местности, населенные людьми из других времен и регионов Земли. В одной на двадцатимильном участке обитали австралийские аборигены, никогда не видевшие белого человека. В другой, протянувшейся на сотню миль, жили тохары, соплеменники Логу. На Земле они обитали в китайском Туркестане во времена зарождения христианства; они являлись самой восточной ветвью индоевропейской расы. Их культура процветала столетия — и затем угасла под натиском пустынь и диких кочевников.
С помощью торопливых и не очень точных наблюдений Бартон определил, что каждую область населяло около 60% представителей одной национальности и 30% другой; эти народы, как правило, обитали на Земле в разные эпохи. Остальные 10% относились к различным временам, расам и племенам.
Все мужчины пробуждались от смерти подвергнутыми обрезанию. Все женщины воскрешались девственницами. Большинство из них, как однажды отметил Бартон, сохранили это состояние не дольше первой ночи в новом мире. До сих пор они не видели и не слышали ни об одной беременной женщине. Существа, воскресившие род людской, должно быть, подвергли всех стерилизации, причем — из самых благих намерений. Если бы человечество получило возможность размножаться, то всего за одно столетие речная долина была бы закупорена телами людей.
Вначале казалось, что здесь нет других живых существ, кроме людей. Теперь стало известно, что в почве обитает несколько видов червей. И Реку населяла, как минимум, сотня пород рыб — начиная от крошечных, шести дюймов в длину, и кончая огромными «речными драконами» размером с кашалота, обитавшими у самого дна. Фригейт говорил, что все животные выполняют здесь определенные задачи. Речные обитатели поддерживали чистоту водного потока, черви уничтожали отходы и трупы.
Гвиневра немного подросла. Все дети росли тут нормально. Через двенадцать лет в долине не будет ни одного ребенка или подростка — если условия жизни везде адекватны тем, что наблюдали путешественники.
Размышляя об этом, Бартон как-то сказал Алисе:
— Этот ваш друг, преподобный Доджсон, который любил только маленьких девочек, скоро окажется, пожалуй, в безвыходном положении.
— Доджсон вовсе не был каким-нибудь извращенцем, — возразил ему Фригейт. — Но что ждет тех, для кого дети являются единственным объектом сексуального влечения? Что они будут делать, когда тут не останется детей? И что сейчас происходит с теми, кто получал наслаждение используя или мучая животных? Вы знаете, сначала меня ужасно огорчало это отсутствие птиц и зверей... Я люблю собак и кошек... и медведей, слонов — словом, большинство животных. Кроме обезьян, они до отвращения, похожи на людей. Но теперь я рад, что их тут нет. По крайней мере, их не будут мучить... Всех этих несчастных беспомощных созданий, которым причиняют боль, морят голодом или заставляют погибать от жажды... как часто на Земле они оказывались во власти легкомысленных или жестоких людей... на Земле, но не здесь.
Он нежно коснулся золотистых волос Гвиневры, которые уже отросли почти на шесть дюймов.
— И те же чувства я испытываю ко всем беспомощным существам, познавшим жестокость старого и нового миров...
— Но даже если в этом новом мире воцарится справедливость и доброта, — подхватила Алиса, — он не станет для меня привлекательным, раз в нем нет места детям! И животным! Да, здесь не будет возможности мучить и унижать их — но нельзя также их ласкать и любить!
— Здесь все разумно сбалансировано, — сказал Бартон. — Ведь не существует любовь без ненависти, добро без зла, мир без войны. В любом случае, у нас нет выбора. Неведомые Властители этого мира решили, что здесь не будет животных и женщины не смогут иметь детей. И БЫТЬ посему!
Утро 416 дня путешествия было похоже на все остальные. Солнце поднималось над вершиной горного хребта, расположенного слева по ходу движения катамарана. С Верхоречья, как обычно, тянуло свежим ветром. Температура поднималась вместе с солнцем и к двум часам пополудня достигла 85 градусов по Фаренгейту. «Хаджи» покачивался на тихой волне. Бартон стоял на мостике, ухватившись обеими руками за длинную рукоять румпеля. Солнце ласкало его загорелую до черноты спину, легким бриз играл складками кильта в черную и красную клетку, доходившего почти до колен. На его шее висело ожерелье, сделанное из черных блестящих позвонков саргана. Эта шестифутовая рыбина с бивнем в шесть дюймов длиной обитала на глубине сотни футов и поймать ее было непросто. Из ее позвонков получались прекрасные ожерелья; ее кожа, хорошо продубленная, годилась для панцирей и сандалий, из нее получались также прочные гибкие канаты. Мясо саргана было превосходным. Но главную ценность представлял бивень. Из него мастерили отличные наконечники для копий или кинжалы.
Большой лук в чехле из прозрачного рыбьего пузыря был привязан к перилам рядом с Бартоном. Изготовленный из эластичных, слегка изогнутых челюстных костей речного дракона, он являлся грозным оружием; натянуть его тетиву мог только очень сильный человек. Бартон увидел его месяц назад и предложил владельцу сорок сигарет, десять сигар и почти тридцать унций виски в обмен — но сделка не состоялась. Тогда Бартон и Казз, дождавшись ночи, попросту украли лук. Или, скорее, обменяли, так как Бартон оставил его бывшему хозяину свой собственный лук, сделанный из тиса.
Впоследствии он попытался найти оправдание этому поступку. Хозяин чудесного лука бахвалился, что прикончил человека ради него. Так что, забрав лук, Бартон мог считать, что отнял его у вора и убийцы. Тем не менее угрызения совести мучили его, и он старался не вспоминать слишком часто об этом эпизоде.
Русло Реки постепенно суживалось, и теперь Бартон вел катамаран по сравнительно неширокому каналу. Пятью милями ниже по течению водный поток образовывал озеро около трех с половиной миль шириной, но теперь расстояние от берега до берега не превышало восьмисот ярдов. Впереди высились утесы; Река изгибалась, исчезая за высокой стеной каньона.
