Андрей Кокоулин - Нея
Боль проткнула Виктора насквозь.
Нельзя! — закричало внутри. Нельзя! Нельзя! Нельзя!
— А гр-ры… а гр-рибок-к? — прохрипел он.
— Хороший вопрос. Вы терпите, сколько можете…
— Аг-ха. — Виктор стиснул зубы.
Внутри, от левого бедра к сердцу, провели раскаленной иглой.
— На самом деле, — сказал Пустынников, — грибок — это тоже трава. Другое ее состояние. Как и пумпых, понимаете? Вода, лед, пар, что-то вроде. Очень приблизительно. Простое химическое соединение. Вот… А к аномальным зонам сразу были отстрелены ЛИС- лабораторно-исследовательские станции. Одна находится где-то здесь, у города, может быть, что и в кратере. Я ее не видел, но смотрел данные по функционированию. Я же в прошлом…
Он замолчал. "Колбаска", сплюснутая, прищипленная, превратилась в звездочку.
— Почему… — изгибаясь на стуле, сквозь боль выдавил Виктор. — Почему т-тварь дает вам…
— Говорить? — закончил за следователя Пустынников. И усмехнулся. — Потому что я не боюсь говорить, что думаю.
— А я, получается, боюсь?
Молоточки слитно грянули, и Виктор зажмурился.
— Я потом вам… — торопливо произнес Пустынников. Он словно боялся не успеть поделиться соображениями. — Как версию, почему… Это не так важно, поверьте. Я другое… Колония. Первый поселок закономерно выстроился вокруг грузового терминала. Поселения-отростки, связанные магнитронной дорогой, как лучи, разбежались от центра. По полторы, по две тысячи человек в каждом. В центре — около пяти. Год напряженной работы, развернута инфраструктура, жилые модули, форматоры выведены на полную мощность, послан сигнал "Мы живы". Вы знаете про такой сигнал?
— Да.
Боль шипела в горле, ныла в затылке и пульсировала в глазницах. Виктор стискивал пальцы и бил пятками в ножки стула. Не будь привязан, он, наверное, давно уполз от Пустынникова с его жутким шепотом хотя бы в тот же Провал.
Может, там от шептуна-кондитера скрывался и Зубарев?
И радость (рад, я рад) не работала больше. Потому что он просто слушает. Всего лишь слушает. Господи-господи-господи-и-и…
Казалось, в животе с треском рвутся внутренности.
— Что же случилось? — проникал сквозь треск вопрошающий голос. — Почему через два года и семь месяцев… А если бы через пять, после отправки следующего планового пакета? Вот было бы… Ладно, это уже несостоятельные предположения. Понимаете, то ли проснулось что-то, то ли мы разбудили нечто. Это как версия. К сожалению, у меня нет необходимой информации, да и ни у кого, наверное, нет. Все уничтожено. Так можно было бы оперировать массивами событий того времени, чтобы вычленить, сопоставить, попытаться найти хоть какие-то предпосылки. Но увы, увы. Как версия — разбудили. Впрочем, давайте сразу определимся с гипотезами.
— Развяжите, — простонал Виктор.
— Не могу, — просто ответил Пустынников. — Простите.
— Кх… как в фильме.
— Что? — удивился Пустынников.
— Ничего, — Виктор закашлялся, поднял на кондитера мутные глаза. — Все эти гипотезы — дерьмо.
— Может быть.
Пустынников встал, сделал несколько кругов по комнатке, проходя у Виктора за спиной. Кажется, даже подергал веревки — не ослабли ли.
— Основной вопрос, — сказал он, вновь опустившись на стул, — это вопрос: что поселилось у нас в голове. Что?
— Тварь, — прохрипел Виктор. — Ы-с-су-ка…
Ему казалось, он горит изнутри. В каждой клетке — по протуберанцу. Фигура Пустынникова дрожала как в мареве.
Это от меня жарит, понял Виктор. От меня, скоро свитер займется.
— Возможно. Но сначала: две трети колонии погибает в течение дня и большая часть одномоментно, — произнес Пустынников. — Оставшаяся треть как один начинает слышать голоса. У вас нет версии, Рыцев?
— Я-я-ать, — провыл Виктор, трясясь. — Есть. Тварь отсюда. Все уничтожила, добралась до нас. Я рад, рад.
— Да, но нас она все же не уничтожила, — возразил Пустынников. — Проредила, конечно…
— Кха-ха-ха, — каркнул Виктор. — Проредила. Она нас обрекла!
— Но возникает вопрос цели. То есть, зачем?
— У Василя спросите.
Несколько секунд Пустынников хлопал короткими ресницами, затем мягко улыбнулся.
— А-а, этот мальчик! Он славный, но совершенно не контактный.
— Конечно, если каждого связывать…
Боль с ворчанием отпустила.
Виктор отцепил побелевшие пальцы от подлокотника и сколько мог повел плечами. Даже какое-никакое блаженство снизошло.
Теперь подышать, собираясь с силами.
— Что говорит голос или голоса? — наклонил голову Пустынников. — Ничего, что мы не сказали бы себе сами. Может, и нет никакого голоса. Ведь если рассуждать здраво, это утрированная, посаженная на болевые ощущения система наших внутренних запретов и поощрений. Может, это подсознательное взяло верх. А сексуальные контакты есть проявление инстинкта размножения, тем более, перед лицом вырождения колонии.
Виктор прищурился.
— Вы хотите сказать, я сам себя бью? И сам себя трахаю?
Пустынников сморщился.
— Нет, не хочу. Это лишь версия. Допустим, голос есть, но что он такое? Это аберрации, воздействующие на наше среднее ухо? Или действительно местное или инопланетное существо, живущее в высокоорганизованных носителях? Паразит? Симбионт? Вид энергии, разумной или неразумной? Знаете, это может быть и трава.
— Что?
— Да, трава, — Пустынников опять занялся шоколадом, удлиняя звездочке лучи. Получался человечек с остроконечной головой. — Электрическое существо. Днем, скажем, трава как трава, а ночью — те же электрохимические реакции, как у нас под черепом. Почему бы не допустить такое? Каждый стебель — нервная клетка. Поля, покрытые травой — один большой, ночной мозг.
Он поставил шоколадного человечка на узкий подоконник.
— А еще это может быть разовое воздействие. Что-то прошло сквозь нас, и мы, те, кто уцелел, уже тридцать лет фоним как радионуклидные метки, отвечаем на воздействие, посылаем сигналы. Кому только? Зачем?
— Бред, — сказал Виктор.
Боль вступила снова и стала грызть его под лопатками. В виски ударял стальной колокольный язык. Бам-м, бам-м!
— Может и бред, — согласился Пустынников. — Я хочу лишь объяснить, что, вполне возможно, ни одна версия не имеет ничего общего с реальностью. Потому что это человеческие версии. А мы столкнулись с проявлением неземной, нечеловеческой природы. Мы не имеем возможности это понять. Вернее, мы имеем возможность интерпретировать это по-своему, пропустив через призму человеческих понятий. Но что мы получим на выходе? Голоса, которые запрещают нам думать?
