Андрей Кокоулин - Нея
Ощущение было будто после просмотра фильма на кристалле.
Выдохнув, вырвался из чужой жизни — в свою. Из версий, из прошлого, из ярких слов тихим голосом, из полутемной комнаты — в настоящее, в город.
Мысли путались, мешали друг другу.
Виктор остановился посреди улицы. Было тепло и тихо. Вечерело. Потихоньку потрескивала трава.
Странно, подумалось ему. Что я узнал? Ничего. Куда идти? Где искать Неграша? А если он действительно выпал из-под контроля?
Мне бы так.
Ходи куда хочешь, ешь с чужих тарелок…
Что-то, грохоча, выдвинулось от вокзала, наплыло угловатым силуэтом, зафыркало, взвыло, отпочковало свирепую голову с решительной рукой.
— Уйди, придурок!
— Что? — не понял Виктор.
— С дороги уйди!
Ему замахали, сгоняя на обочину.
В густом пымпышьем выхлопе, гремя пластиковыми бортами, автомобиль прокатил мимо. Подпрыгивали ящики с урожаем.
Вот и жизнь, вот и люди.
Он посмотрел вслед грузовику, даже, улыбнувшись, шагнул в ту сторону, но передумал. Решил, что, пожалуй, стоит сходить к кратеру. Вдруг Пустынников прав.
Двадцать семь лет, получается, он ждал именно меня. Лепил свои фигурки, старел, умножал про себя версии. Так можно и с ума сойти.
А может он уже и…
Пока Виктор в рассыпающихся электрических искрах шел через окраину Кратова, тварь вела себя тихо. То ли выдохлась на Пустынникове, то ли считала, что нынешние его мысли — неопасная, не стоящая болевого приложения ерунда.
Виктор вспомнил слова кондитера.
Нет, подумал, не могу я сам себя пугать и сам себя бояться. Ладно бы я один. Сам же Пустынников признает, что подчиняется. Что, тоже самому себе?
Это все-таки чужое, чужие запреты, чужие поощрения. Хотя, возможно, наш мозг просто интерпретирует воздействие таким образом. Невидимые электроды вживлены под черепа, и мы откликаемся на замыкание контактов.
И все же это не я, это не-я. Нея.
Не голос, не шептун, не оно. Нея. Вот имя твари. Чуждые мне поступки — ее. Искусственная колея заданных мыслей — ее. Извращенная система послушания — это тоже она, Нея. Пусть я, Виктор Рыцев, не сильный и не храбрый, не особенно хороший, не всегда правильно действующий, но я точно не то, что из меня пытаются сделать.
И никогда таким не буду.
В сумерках он добрался до камня, на котором нашли канистру. Огляделся. Бугристая тень осыпи. Щербатая кромка кратера. Тропка вверх.
Теперь просить? Или торговаться?
Как Пустынников? Как, возможно, Неграш? К правде — через боль? О, великая Нея, открой глаза своему непутевому слуге…
Но ведь, может быть, все это цирк, фиглярство, возглас в пустоту, без всякой надежды, что там не то чтобы ответят, а просто расслышат.
Эй! — крикнул он в себя. Ты слышишь?
Дай мне увидеть! Дай мне понять! Слышишь? Оставь меня на какое-то время!
В ответ мелкой дрожью, от плеча к пальцам, зашлась левая рука.
— Ну вот, пожа…
Договорить Виктор не успел — собственный кулак припечатал его в скулу, заставляя захлебнуться словами. Затем подключилась правая, но она работала больше по корпусу: грудь-живот, грудь-живот-ребра.
Нельзя!
Виктор упал, челюстью больно оскреб какой-то валун, поднялся и, шатаясь под ударами собственных рук, двинулся вверх, к биоферме, к кратеру.
— Да что ж ты за дура-то! — закричал он уже вслух.
Туман поплыл перед глазами.
Провал опасно заглянул в него, едва не проглотил, но опрокинулся назад, ушел в сторону резко изломанной темной границей. Виктора шарахнуло о валун, развернуло. Он секунд пять, не соображая, шел обратно к городу, пока не заметил краску на камне. Не туда, Рыцев, не туда.
Руки работали без устали. Грудь-живот, по губам, в подбородок. Было странно уворачиваться от собственных кулаков, но иногда удавалось.
У биофермы стало совсем худо.
Руки повисли, и в электрических сполохах травы у водовода Виктору казалось, что он распадается на те же разряды, пляшущие по стеблям, и с болью собирается вновь. Ф-фух! — рассыпались кричащие молекулы. Ш-ш-ах! — собирались вместе, свалившись в песок у тамбурной секции. Где я? Что я? Зачем я?
— Погоди, — успел прохрипеть он. — Я же не многого прошу. Я хочу добраться до правды. До истины, понимаешь, ты? Если Неграш выпал в "мертвую" зону, открой ее и для меня. Ведь это же, черт, длится уже двадцать семь лет! Тебе ведь самой нужно… Это же где-то здесь, это отсюда все началось, если такой срок из года в год кто-то садится на поезд… Я ведь правильно думаю?
Боль поволокла его по траве, заставляя царапать лицо и выгибаться всем телом.
— Почему? — орал Виктор. — Я же по-настоящему… А Пустынников? Он же не боится искать правду, какой бы жуткой она ни была. Ты ведь поэтому?… Он — функция, отвечающая за накопление информации, но тогда я, я могу быть тем, кто эту информацию использует. Только дай мне немного времени…
Боль, будто арматурина, зашла слева в низ подбородка и проколола череп насквозь.
Виктор зарычал. Затрясся. И, скрежеща зубами, принялся медленно подниматься на ноги. А затем застыл, так до конца и не распрямившись, и раскинул руки в стороны.
— Отпусти меня! Дай мне найти его!
Волна красноватых отблесков прокатилась мимо.
Электричество пощелкало, и стало тихо. Боль пропала. Виктор опустился на колени, цепляясь пальцами за рыжие травяные космы.
Может, подумал, я сейчас с ними и разговаривал.
— С-сука! Тварь! Зараза! А сразу бы так?
Не замечая, как слезы текут по щекам, он кое-как встал. Куда? Куда смотреть? Идти к кратеру?
— Хорошо, — прошептал он, — хорошо.
Пошатываясь и скалясь от внезапно вспыхивающей дрожи в ногах, он добрался до места, где любил сидеть Василь.
Чаша кратера распахнуласть высохшим темным озером, усеянным льдистыми шипами. Все также ходили странные блики между каменными острыми наростами, и было жутко заглядывать вниз, вглубь посверкивающей черноты, то вдруг озаряемой мертвенным светом, то вновь наполняющейся едва угадываемыми тенями и силуэтами.
Пики, наклоненные многогранные фигуры. Парк гротескных скульптур.
Модуль станции Виктор заметил, переведя взгляд левее и ближе к краю, и совершенно не удивился. Серо-стальной овал прятался за пересекающимися шипами. И к нему, оказывается, с площадки, открывшейся чуть ниже кромки, вели тонкие полоски рельсов. Белела кабинка. На ней можно было спуститься.
Виктор шагнул к ступенькам на площадку.
Что-то мягко остановило его, невидимое, теплое, как ветер из провала. Зазвенело, запело в ушах уже слышанное здесь, в Кратове.
О тиан-тиэттин. Таенни. Таенни кэох.
— Я вернусь, — сказал Виктор. — Я обещаю. Я найду Неграша и вернусь.
