Андрей Кокоулин - Нея
— Я же знаю, — сказал он вслух, — эти трое слиняли не просто так. Это была попытка остановить меня, да? Чтобы я просидел там до ночи или, возможно, до утра. Пустынников (Виктор старательно артикулировал фамилию) правильно сказал, что никто к нему по второму разу не добирается. Это ты не даешь, сторожишь, контролируешь. Еще бы, а вдруг кто заскочит перед отправкой…
Боль куснула, вцепилась в бок, Виктор крутнулся вокруг собственной оси и упорно продолжил идти вперед.
— Ты очень предсказуемое существо, — сквозь зубы сказал он. — Даже обидно, честное слово. Тебе не нравится все, без чего не могу я. Продлим логику дальше: тебе, видимо, не нравлюсь я сам, какой есть, упрямый человечек, возможно, не идеальный, наверное, не без греха, но пытающийся жить так, чтобы оставаться честным перед самим собой. Ты же хотела от меня расследования? Вот тебе одно из его составных частей…
Боль хрустнула ступней.
Виктор, зашипев, упал рядом с убегающими к далекой оградке ступеньками вокзала, затем поднялся и, скалясь, захромал дальше.
Ступеньки длились и длились, в стыках рыжел короткий травяной подшерсток, выступающий вокзальным фасадом ряд стеклопластовых дверей тянулся за ступеньками в бесконечность.
Понастроили же.
— У тебя раздвоение, дура, — тяжело выдыхал Виктор. — То ты раз в год… давайте, мол, ройте, куда пропал… А как начинаешь рыть, то сюда не ходи… здесь не гляди, слова не скажи неосторожного. Ты уж определись…
Он остановился, чтобы отдышаться.
Косо, через улицу, обнаружилась витрина кафе, за которой, наверное, в кухне, на столе у плиты еще стоит его яичница. Синтетическая и, пожалуй, как лед холодная, но черт возьми, как бы он ее сейчас…
Виктор расхохотался.
— Не так, дак эдак, да? А я все равно дойду. Доползу. Назло. Магда хорошо сказала: силы накопить, и назло. Так с тобой и надо.
Вокзал отступал, оттягивался медленно за спину, кончились ступеньки — потянулось бетонное возвышение, кончилось возвышение — повыскакивали столбики и скосы.
Виктор ковылял, от соблазна смотря под ноги.
Ну, давай же, думалось ему, врежь! Чтобы дух вон, как ты умеешь. Я же сдамся. Я могу призаться тебе, как себе — я не все выдержу.
Я не герой. Я тяжело привыкаю к геройству. Но с каждым разом я все ближе и ближе к этому состоянию.
Врежь!
У самого кондитерского магазинчика он остановился. С удивлением посмотрел на открытый прилавок и по сторонам.
Под потолком позвякивала, слепила разноцветными блистерами гирлянда. Желтые стены, полки, вешалка с пальто, повешенным за ворот.
— Эй! — крикнул Виктор. — Это Рыцев, вы где?
Ему вдруг с сосущим чувством тревоги подумалось, что его не останавливали потому, что остановили Пустынникова. Остановили окончательно и бесповоротно.
Господи, с каким облегчением дурацкая мысль лопнула от глуховатого, но вполне слышимого голоса:
— Да, да, замечательно, проходите в левую дверь.
— В левую?
— Именно. Желательно побыстрее.
Виктор миновал стеллаж с рядами шоколадных фигурок в форме земных мишек, заек, хрюшек, плоских домиков и елок. Пластиковая дверь поддалась плечу, открывшись в сплошную, кромешную темноту.
Он вошел.
— У вас здесь…
Договорить ему не дал удар по затылку.
Очнулся он сидящим на стуле.
Жесткая веревка, сплетенная из волокон пумпыха, врезалась в запястья и щиколотки. Руки оказались намертво прижаты к массивным подлокотникам, а ноги — к ножкам стула. Еще одна веревка в несколько витков фиксировала грудь и плечи.
Удачно зашел.
Нет, подумал Виктор, это точно не мое желание. Чужое. Неужели тварь теперь и такое исполняет?
Он повертел головой — небольшая полутемная комнатка, в дальнем углу — гроб рекомбинатора и утопленная в полу ванна, окна занавешены, пахнет несвежей закваской, правее от рекомбинатора — светлый прямоугольник двери.
Да, такое было в одном фильме.
Детектива, перешедшего дорогу мафиозной семье, приторговывавшей нарко-грезами, перед самой развязкой притащили убивать в примерно похожую комнатку. Только вот парень оказался геномодифицированным и первый же порез превратил его в жуткую, начанную мышцами, непобедимую тварь.
Увы, Виктор так не мог.
И его непобедимая тварь могла единственно лупить по нему самому.
Он подергался, поскреб ногтями пластик, попробовал повернуть ладони. Глухо. А ведь голос был Пустынникова. Получается…
Виктор осторожно отклонил голову назад.
Коснувшийся высокой спинки затылок вспыхнул болью, концентрировалась она с правой стороны, то есть, он вошел, и его, спятавшись сзади, шарахнули чем-то с размаха. Шишка-то, пожалуй, приличная, пульсирует и пульсирует.
Получается, Пустынников?
А зачем? Я же ни черта не знаю. Странно.
— Здравствуйте, Рыцев, — раздался усталый голос.
Со своим затылком Виктор и не заметил как Пустынников появился в помещении. Кондитер приблизился. На нем был фартук, весь в мазках шоколада, один мазок застыл на щеке.
— Зачем это? — кивнул Виктор на свои запястья.
— Я объясню.
Пустынников прихватил от окна табурет, сел на него, застыл.
— Я буду говорить тихо, — произнес он, заглядывая Виктору в глаза. — Так вам будет менее больно.
— Мне должно быть больно?
— Да. Если б я вас не связал, потом вы, возможно, убили бы себя. Или ушли.
— Чушь какая!
Пустынников шевельнулся.
— Вы же пришли за знанием? — спросил он.
— Черт возьми, да!
— Не надо играть в нуар-детектива, — горько улыбнулся Пустынников. — У вас слишком натурально получается.
— Я не играю.
— Это-то и печально. Если вы ждете прямых ответов, то их не будет. Будут только версии. И хронология событий.
— Валяйте, — усмехнулся Виктор.
Пустынников встал, вновь сел, дотянулся до занавески и расправил сбившийся уголок.
— Собственно… Собственно, — вздохнув, начал он, — два года и семь месяцев после высадки ничего не предвещало… Тьфу ты, как мелодраматично! — обозлился он на себя. — Предвещало, не предвещало… Важно, что произошло. Внезапно мы потеряли, наверное, две трети колонистов и корабль-ковчег. Вот так. Почему? Давайте размышлять.
Пустынников ссутулился, тонкая шоколадная лента возникла у него в пальцах.
— Мнется, смотрите-ка, а вроде бы не должно. Вы слушаете? — поднял он глаза на Рыцева.
— Слушаю, — сказал Виктор.
В голове, отзываясь на слова, медленно постукивали молоточки. Делиться этим с Пустынниковым он не стал. Пока терпимо.
— Что важно? — продолжил Пустынников, раскатывая на колене шоколадную ленту в "колбаску". — Еще на орбите были засечены порядка десятка аномальных зон. Вы знаете, что около трех месяцев, мы болтались на орбите? Наверное, не помните. Перепроверяли данные. Ни бактерий, ни вирусов. Ни флоры, ни фауны. Одна трава.
