Рэй Брэдбери - Секрет мудрости
вертятся у старика в голове все ночи напролет. Я думал про то,
как ты родился, Том, это был счастливый день. А теперь вот гляжу
на тебя здесь. Так-то.
Старик допил виски.
- Дед, -- сказал наконец Том, будто малый ребенок, что ждет
наказания и прощения за еще не названный грех, -- я тебя огорчил?
- Нет, -- сказал старик. И прибавил: -- Но каково тебе придется в
жизни, как-то к тебе люди повернутся, хорошо или худо... вот что
мне спать не давало.
Старик сидел неподвижно. Внук долго смотрел на него во все глаза
и наконец сказал, будто прочитал его мысли:
- Я счастлив, дедушка.
Старик наклонился к нему.
- Правда счастлив, малыш?
- Как никогда в жизни.
- Вон что? -- в полутьме старик вгляделся в лицо юноши. -- Да,
вижу. Но надолго ли твое счастье, Том?
- А разве бывает счастье надолго, дедушка? Ведь все на свете
проходит, правда?
- Молчи ты! У нас с твоей бабушкой ничего не прошло!
- Нет, не так. Ведь не все время было одинаково. Первые годы
одно, а потом уже другое.
- Старик закрыл глаза, потом крепко потер лицо.
- Да, твоя правда. У каждого из нас две, нет, три, нет, четыре
жизни. И все они проходят, что верно, то верно. А вот память о
них не проходит. Проживешь четыре, пять, дюжину жизней, а из них
одна совсем особенная. Помню, один раз...
Старик запнулся и умолк.
- Что один раз, дед?
Взгляд старика устремился в дальнюю даль минувшего. Теперь он
обращался не к этой комнате, не к Тому, ни с кем он не говорил.
Кажется, даже не с самим собой.
- О, это было давным-давно. А нынче вечером, когда я только вошел
в эту комнату, вот чудно, почему-то сразу вспомнилось. И я
побежал по берегу Голуэя обратно к той неделе...
На нее пришелся мой день рождения, подумать только, двенадцать
мне сравнялось! Еще при королеве Виктории, жили мы в сложенной из
торфа халупе у самого Голуэя, и я бродил по берегу, а денек
летний был такой ясный, погожий, даже грустно, ведь знаешь -- это
ненадолго.
И в такую вот солнечную теплынь раз по прибрежной дороге прикатил
цыганский фургон, и стали эти черные-пречерные цыгане табором на
берегу залива. Там были отец, мать и девушка, и еще этот
парнишка, и вот он бегом бежит ко мне по берегу, оттого наверно,
что ему скучно одному, а я тут тоже один, делать мне нечего, я и
рад бы новому человеку.
Подбежал он. Век не забуду, как я увидал его тогда, в первый раз,
не забыть мне этого, покуда в землю не закопают. Он...
Ах ты, господи, нет у меня таких слов! Стой, погоди. Надо сперва
рассказать, что было еще того прежде.
Приехал в Дублин цирк. Пошел я глядеть, там показывали уродцев и
карликов, и страхолюдных лилипутиков, и жирных-прежирных женщин,
и тощих мужчин, что твои скелеты. А перед последним чудом и вовсе
толчея, ну, думаю, наверно тут всем уродам урод. Протиснулся -
какое пугало напоследок покажут? И вижу... Сидит девочка,
малышка, годиков шесть, уж такая беленькая, такая хорошенькая,
щечки нежные, глаза голубые, кудряшки золотые, и такая тихая,
спокойная, что после всех тех калек глядишь -- не оторвешься.
Весь народ хлынул к ней, чтоб исцелиться. Потому как там был
больной зверинец, и только эта малютка -- милый, славный доктор
-- возвращала жизнь.
Ну и вот, та девулька при цирке оказалась таким же чудом
нежданным, как этот паренек, который бежал ко мне по берегу, что
твой жеребенок.
Он был не черный, как его отец с матерью.
Волосы -- золотые кудри и солнечные зайчики. В ярком свете он был
точно из бронзы литой. Невозможная штука, но казалось, что этот
двенадцатилетний паренек, как и я сам, только нынче родился на
свет, такой он был свежий, весь как новенький. И карие глаза
блестят, будто у зверька, что носится по всем на свете
побережьям.
Он остановился как вкопанный, и сперва мне ничего не сказал,
просто засмеялся. И по смеху понятно было -- это он рад, что
живет. Наверно я засмеялся в ответ, уж очень заразительно он
радовался. Он протянул коричневую руку. Я замешкался. Он
нетерпеливо схватил меня за руку.
Бог ты мои, сколько лет прошло, а я помню, что мы сказали Друг
другу!
- Чудно, правда?
Я не спросил, что чудно? Я и сам знал. Он сказал, он Джо. Я
сказал, я Тим. И вот мы, двое мальчишек, стоим на берегу, и весь
мир для нас -- отличная, небывалая шутка.
Поглядел он на меня огромными круглыми светлокарими глазищами и
засмеялся, на меня пахнуло его дыханием, и я подумал: он жевал
сено! Его дыхание пахло скошенной травой, и у меня вдруг
закружилась голова. Этот запах меня оглушил. Я даже зашатался,
подумал -- ух ты, вроде я пьяный, а отчего? Мне уже случалось
отведать глоток из отцовской бутылки, но чтоб от этого? Оттого,
что незнакомый паренек жевал сладкий клевер? Нет, не может быть!
А Джо глянул мне прямо в глаза и говорит:
- У нас не очень-то много времени.
- Не очень много? -- спрашиваю.
- Ну да, чтоб дружить. Мы же друзья, верно?
От его дыхания на меня пахнуло свежескошенным лугом.
Бог ты мой, я хотел крикнуть: верно! И чуть не упал, будто он
меня по дружбе стукнул. Но все-таки устоял на ногах, только
попятился. Рот раскрыл, опять закрыл, наконец спрашиваю:
- А почему это времени мало?
- Вот потому, -- говорит Джо. -- Мы тут пробудем только шесть
дней, от силы семь, а потом поедем дальше, по всей Ирландии.
- Шесть дней? Да это все равно что ничего! -- возмутился я и сам
на понял, отчего мне вдруг так худо стало, будто я остался тут
один на берегу, несчастный, брошенный. Ничего еще не началось, а
я уже горевал о конце.
- День тут, неделя там, месяц еще где-нибудь, -- сказал Джо. -
Мне надо жить очень быстро, Тим. У меня не бывает друзей надолго.
Только то, что запомню. И я, куда ни приеду, говорю новым
друзьям: скорей, давай сделаем то, сделаем это, пускай случится
побольше всякого, тогда ты станешь меня вспоминать, когда я уеду,
а я - тебя, и мы станем говорить: вот это был друг! Ну, начали.
Догоняй!
Джо осалил меня и побежал.
Я бежал за ним и смеялся -- ведь глупо, бегу со всех ног догонять
мальчишку, которого и знаю-то всего пять минут! Наверно, добрую
милю мы пробежали по длинному летнему берегу, и тогда только он
дал себя поймать. Я думал - поколочу его, чего это он заставил
меня так далеко бежать зря, неизвестно зачем! Но когда мы
повалились наземь и я положил его на обе лопатки, он только
дохнул разок мне в лицо -- и я сел и таращу на него глаза, будто
схватился мокрыми руками за голый электрический провод. А он
