Э Оппенгейм - Замок фантазий
-- Это моя вина, мадмуазель. Я не должен был навязываться.
-- Если вас привела сюда любовь к старине, -- возразила она, -- вы имели
полное право прийти, но, видите ли, все, чем мы когда-то владели, пропало.
Этот дом -- приют пустоты.
Я вздрогнул, потому что с ее словами атмосфера этой огромной комнаты, казалось окончательно остудила мою кровь. Но тут же кровь снова согрелась, потому что глаза собеседницы сияли, и от этого у меня быстрее забилось сердце. Никогда прежде не стоял я возле подобной красоты.
-- Мадмуазель, -- рискнул я, -- хотелось бы, чтобы здесь действительно нашлись сокровища, которые вы могли бы мне показать.
Она тихо засмеялась, но стала незаметно направлять меня к дверям.
-- Под этой крышей нет больше сокровищ, -- повторила она.
Я остановил ее движение, каким бы оно ни было медленным.
-- Мадмуазель, -- голос с трудом повиновался мне, -- поверьте, я говорю со
всем возможным уважением, говорю от всего сердца и со всей скромностью -
здесь еще осталось сокровище, более великое, чем любое произведение искусства
из тех, что когда-либо украшали эти стены.
Голос мой дрогнул от страсти. Я говорил серьезнее, чем когда бы то ни было в
жизни. Улыбка ушла с ее губ, но мягкий вопрос в глазах сделал ее еще
красивее.
-- Вы что же, пытаетесь льстить мне, сударь? -- спросила она.
-- Я пытаюсь найти слова, мадмуазель, -- ответил я, -- чтобы сказать, что
вы -- удивительнее всего, о чем мне приходилось в жизни мечтать. если вы
отошлете меня без надежды на новую встречу, то сделаете несчастнейшим из людей.
Она слегка наклонилась ко мне. Мы стояли в центре большого зала, и ветер,
свистя в трещины оконных стекол, заставлял метаться огонь лампы и выплескивал вокруг нас хаос теней. Девушка коснулась моей руки пальцами. Их прикосновение было почти лаской.
-- Тогда вы должны вернуться, -- прошептала она, -- потому что я не хочу
никого делать несчастным.
Кажется, я закрыл глаза в приливе экстаза, -- а открыл я их для кошмара. Минуту-другую я ничего не мог разобрать кругом. Я полулежал на каком-то тряпье на обочине дороги, опираясь спиной о низкую кирпичную стену. Напротив лежали четыре или пять фигур, все распростертые, неподвижные, с закрытыми лицами. Всего в нескольких ярдах от меня странно и гротескно высилась огромная бесформенная масса металла дерева и холста -перевернутый автобус, из разбитого радиатора которого еще вырывалась, шипя, струя пара и уносилась вниз, в ущелье. В ушах у меня стояли приглушенные рыдания, время от времени слышались крики боли. Двое мужчин, похожие на врачей, хлопотали поблизости, один из них вместе с женщиной в одежде монахини как раз склонялся над распростертой фигурой рядом. Немного дальше по дороге жандарм сдерживал все прибывающий поток экипажей и автомобилей.
-- Что такое? -- выдохнул я. -- Как я попал сюда?
И тогда мне ответил голос из-под большого белого капюшона рядом -- и мне почудилось, что я снова оказался в том замке-мавзолее:
-- Авария. На ваш автобус налетел другой. Столкновение очень тяжелое. Полежите спокойно, пока приедет скорая помощь...
Я попытался повернуться, чтобы взглянуть, было ли и лицо тем же самым -- и на время меня не стало.
* * *
Меня выхаживала до самого выздоровления очень милая сестра -- но капюшон ее капюшоном, а голос ее ничем не привлекал и пухлые щеки и добрые глаза не таили никакого очарования. Из-за легкого ранения головы мне на время запретили всякие вопросы. Своим чередом однако -- скорее, чем ожидали, -- я окончательно поправился. Скоро я смог сидеть. Первым навестил меня Дэнхем, тот, кто назвал меня снобом за неприязнь к автобусам! Он явился с рукой на перевязи, но в остальном отделался очень легко. несколько минут мы обменивались банальностями. Потом, раз уж в голове у меня прояснилось, я впервые принялся задавать вопросы.
-- Расскажи мне, что случилось, -- попросил я.
-- Мы задержались для небольшой починки, -- начал он, -- ты это помнишь, правда? -- у обочины дороги. Ты решил выбраться и взглянуть, что там не так. Примерно в пятидесяти ярдах выше по склону был крутой поворот, и вот оттуда-то и выскочил моторный дилижанс, потерявший управление. Тормоза отказали, водитель ничего не мог сделать. Он только сидел, пытался рулить и орал. Наша колымага загородила всю дорогу, так что и говорить было не о чем. Я кубарем вылетел в окно, и как раз вовремя. Тебя бросило на автобус, когда он смялся в лепешку. Не будем слишком много об этом говорить. Нервы мои уже не те. Нас было шестнадцать человек в этой штуковине, как тебе известно, и восьмерых убило на месте.
-- Но я же вовсе не был поблизости во время столкновения, -запротестовал я.
-- Конечно же ты был, -- настаивал Дэбенхем. -- Ты наклонился и разговаривал с механиком, а дилижанс мчался слишком быстро, чтобы ты мог успеть отскочить. Я как раз поднимался на ноги и видел тебя совершенно отчетливо.
Надо сказать, что мне многое казалось странным в эти первые дни выздоровления, и я успел решить не торопиться с вопросами и соображениями.
-- Послушай, -- сказал я Дэбенхему, -- как сказал бы юрист, допрашивая свидетеля, высказываю тебе предположение, что я вылез из автобуса, проник на территорию замка через дыру возле ворот, и прошел по меньшей мере пол-аллеи прежде, чем произошло столкновение.
Дэбенхем серьезно взглянул на меня.
-- Форрестер, -- посоветовал он, -- постарайся выбросить эту мысль из головы. Все мы слегка не в себе и по сей день, но твои раны говорят за себя сами.
После того, как тебя подобрали, ты пролежал без сознания по меньшей мере десять дней, а то, как ты безуспешно пытался увернуться от дилижанса, видел не только я, но и каждый из тех, кто остался в живых.
Я закрыл глаза.
-- Ладно, -- сдался я, -- расскажи, что нового в Англии.
У меня достаточно сильная воля, и, несмотря на все соблазны, я больше не задавал своему другу вопросов, ни тогда, ни потом. Я поставил себе задачу выздороветь и преуспел в ее решении сверх всяких ожиданий. Скоро мне позволили сидеть на свежем воздухе, а позднее -- совершать короткие вылазки на автомобиле. Даже и тогда я не стал спешить. Я дождался, пока снова набрался сил и почувствовал себя человеком. Тогда нанял автомобиль и направился к месту происшествия. Я велел шоферу остановиться напротив ворот. тут меня снова ждала неожиданность. Увидев, что я выхожу, шофер перекрестился.
-- Месье ведь не собираетесь входить туда? -- торопливо заговорил он умоляющим тоном.
-- Через полчаса вернусь, -- сказал я ему. -- Хочу взглянуть на замок.
Выйдя из машины, я улыбнулся. Оказалось, мне лучше знать, чем им всем. Вот оно -- и железная цепь на створке ворот, и проем в живой изгороди рядом. Я прошел туда и отправился по аллее более быстрым шагом, чем позволял себе до сих пор. Стояло спокойное солнечное утро, и ветер больше не рвал кипарисы, застывшие неподвижно и чопорно на фоне темно-голубого неба. Вокруг все цвело -- нарциссы во множестве, золотая от цветов мимоза склонялась над узкой дорожкой. Трава на обочинах, прежде показавшаяся мне такой сырой и сорной, пестрела звездочками анемонов. Попадались первоцветы, напомнившие мне дом, и большие ноготки. Но фасад замка предстал попрежнему мрачным. Я подошел к дверям. Проржавевшего колокольчика, который я, казалось, помнил, не было, но я постучал, как тогда, в дверь и прислушался. Я стучал и стучал -- но прислушивался зря. Все, что я услышал, было глухое эхо моего стука. Потом я сдался и, отступив, обошел дом.окна оказались слишком высоко, чтобы заглянуть, но нигде не нашлось ни единого следа человеческой ноги или признака человеческой жизни. Виноградники с западной стороны одичали, пастбище с восточной сияло цветами, но не носило никаких следов скота. Створки задних ворот позади замка наглухо скрепляла большая доска. Не нашлось ни одного окна, через которое можно было бы забраться внутрь, ни одной двери, не запечатанной герметически. Было два часа, когда я направился по той аллее к дому, вся радость солнечного дня билась в моих жилах, мне казалось, что я шагаю к новому миру. Было четыре, когда я устало повернул обратно, чтобы наполдороге по аллее найти своего шофера, с ужасом глядящего на замок. Увидев меня, он вскрикнул от радости.
