Э Оппенгейм - Замок фантазий
Я отступил немного назад, в черные сумерки, и ждал. Шаги стихли, загремел ключ, дверь распахнулась. Я оказался лицом к лицу с человеком, который, если бы не его борода и потрепанный костюм, вполне мог быть дворецким в таком доме. Даже его уважительный легкий наклон вперед выглядел профессионально. Разговаривать он предоставил мне.
-- Ваш хозяин дома?
-- Господин граф дома, но он не принимает, -- прозвучал бесстрастный ответ.
Я достал свою визитку.
-- Я английский турист, застрял здесь из-за поломки машины. Может быть, мне позволят осмотреть замок?
-- Будьте любезны войти, сударь, -- пригласил он.
Я последовал за ним в полную, как сперва показалось, темноту. Потом, когда привыкли глаза, я разглядел, что мы оказались в огромном зале, размеры которого, несообразные внешней архитектуре, удивили меня. Зал выглядел пустоватым, но в своем роде великолепно обставленным. Здесь стояли два-три дубовых комода внушительных размеров, с прекрасной резьбой, на белых стенах великолепно выделялось старинное оружие и два изорваных знамени, темные пятна -- следы картин -- свидетельствовали о былой роскоши. Здешний воздух показался мне продолжением наружной буревой свежести -сырой, холодный, как в гробнице. Легко можно было бы поверить, что открывшаяся для меня дверь перед тем оставалась крепко закрытой столетиями. Тем сильнее я удивился, когда меня проводили в небольшую комнату, обставленную, правда, по моде прошедших веков, но со многими признаками современной цивилизации. Я заметил настольную лампу, газеты, сигаретную шкатулку с именем известного фабриканта, свежий номер "Revue du Monde" и, если глаза меня не обманули, английскую газету. Единственного в комнате человека почти нельзя было разглядеть в глубине огромного кресла. Он, однако, встал при первых звуках голоса слуги и стоял передо мной -- тонкий, стройный, типичный пожилой француз, одетый в темный поношенный костюм, с усталыми аристократическими чертами лица и высоким лбом. Ничто в этом человеке не выражало гостеприимства.
-- Этот джентльмен, господин граф, попросил позволения осмотреть дом.
Граф де Требо -- повидимому это был он -- взглянул на меня с видом благовоспитанного удивления. Я почувствовал себя повинным в дерзости.
-- Что же может быть в моем доме для вас интересного, сударь? -оседомился граф.
-- Тысяча извинения сэр, -- заговорил я в то время, как слуга ушел, закрыв за собой дверь, -- дело в том, что я турист и, естественно, стремлюсь полюоваться на старинные дома, старинную мебель, старинные картины. Ваш дом выглядит так, как будто ему не чужды подобные сокровища.
-- Но мой дом -- не музей, -- холодно прозвучал ответ. -- Если у меня есть сокровища, то это -- прошу прощения -- мое дело. Они предназначены радовать моих домашних и друзей.
-- Я думал, что дом пустует или сдается. Иначе я бы не посмел.
-- Глупы те, кто распускает такие слухи.
-- Мне остается только извиниться, -- я повернулся к дверям.
Настроение графа внезапно изменилось. Он протянул руку.
-- Подождите минуту, сударь, -- попросил он. -- Раз уж вы здесь, пусть будет по-вашему. Вы увидите сокровища дома Требо.
Он взял со стола лампу, вывел меня из комнаты и остановился для начала посреди большого зала. Теперь, при свете лампы, поднятой над головой, ясно виделись те пустые места, где когда-то, должно быть, висели большие картины. Сейчас на стенах оставались лишь темные пятна.
-- Центральную вы наверняка узнали по описаниям, -- заговорил граф. -Это Андреа дель Сарто, картина, украденная на пути из Флоренции ко двору короля Франциска. Слева -- меньшее полотно -- неизвестного художника. Но вы как знаток безусловно угадаете его историю. Справа -- единственный Мурильо, которым когда-либо владела моя семья.
Я уставился сначала на пустые места, а потом на высокого мрачного человека рядом со мной. Ни один мускул на его лице не шевельнулся. Как ни в чем не бывало, он указал на семь пустых ниш в стене.
-- Эти наборы доспехов, -- продолжал он, -- несомненной венецианской работы и, вероятно, принадлежат к искуснейшим в мире образцам начала пятнадцатого века. Будьте добры пройти сюда.
Ошеломленный, я последовал за своим чичероне. Он распахнул дубовую дверь, величественную, кака вход в часовню, и мы вошли в галерею, занимавшую, повидимому, все крыло замка. Посередине ее стояли две длинных застекленных горки -- дубовые, с причудливо изогнутыми ножками, -- и по всей доступной моему взгляду длине стен виднелись все те же следы от картин, свисавших некогда с карниза, покрытого потускневшей позолотой. Граф заставил меня повернуться к огромному открытому камину, занимавшему весь ближний конец галереи. Этот был на месте -- с недостающими кирпичами, сбитой штукатуркой, -- а над ним еще один след от картины.
-- Всю дубовую резьбу, которую вы здесь видите, -- продолжал хозяин дома, -- выполнил один человек -- монах Дучелини, который, как вы помните, учился у Микельанджело. Здесь изображена вся история мира от Рождества Христова через все смутные периоды вплоть до зари Возрождения. Картина над камином принадлежит гениальному Леонардо да Винчи.
Он поднял лампу, чтобы лучше осветить мрачное темное пятно. Я отвернулся и взглянул на графа. Много разного просилось мне на язык, но я решил, что лучше молчать. Я не мог понять, то ли я стал жертвой самой зловещей шутки, которая когда-либо приходила на ум человеку, то ли мой проводник действительно сумасшедший. Он медленно повернулся, и тут я услыхал за спиной странный звук. Это мог быть и утихающий уже ветер, шуршащий листьями снаружи, но что-то в нем ощущалось более мягкое и ритмичное. А когда граф поднял лампу немного выше, я увидел, что к нам подходит девушка, одетая в простое темное платье, и в неверном свете лампы мне показалось, что она вполне могла бы сойти с одной из тех несуществующих картин древних мастеров. Улыбка самой Мадонны, милая ясность лица, почти неземная... Когда она подошла поближе и взгляд ее устремился на меня, ее лоб пересекли чуть заметные морщинки. Она выглядела извиняющейся и печальной. Я понял, что передо мной -- самое прекрасное, на что я когда-нибудь смотрел. Мой проводник поставил лампу на старинный сундук и повернулся ко мне:
-- Сударь, -- начал он с видом человека, уставшего выполнять свою задачу, -- вот кто может все показать вам лучше, чем я. Прошу меня извинить.
Он повернулся и оставил нас, а я, онемев, смотрел на пришедшую. Каким бы я ни был реалистом, я сомневался, что это -- живой человек.
-- Боюсь, сударь, -- заговорила она, -- что мой отец предавался одной из своих обычных мрачных шуток. Он водил вас по замку и показывал несуществующие сокровища?
-- Это моя вина, мадмуазель. Я не должен был навязываться.
