Рэй Брэдбери - Странница
- Сеси, - позвала она нежно, настойчиво. - Сеси, иди домой!
Тело молчало. Сколько мать не ждала, Сеси лежала без движения.
Дядя Джон прошел цветущими полями и вышел на улицы Меллинтауна, высматривая Сеси в каждом ребенке, лижущем мороженое, и в каждой белой собачке, трусящей своей дорогой в вожделенное никуда.
Город раскинулся, как сказочное кладбище. Ничего, кроме горстки монументов, по сути, памятников забытому искусству и образу жизни. Это была обширная луговина, только вместо травы на ней росли язвы, гималайские кедры и хекматаки" между ними пролегали дощатые тротуары, которые можно к ночи затаскивать в сарай, если гулкие шаги прохожих действуют на нервы. Там торчали старые дома первых поселенцев, убогие и тесные, посеревшие от мудрости десятилетий, блестевшие очками цветных стекол под золотистыми космами пустивших в них корни столетних птичьих гнезд. Там была аптека, полная обкрученных проволокой стульев с фанерными сиденьями у стойки с газированной водой и незабываемого, отчетливого, стойкого запаха, который когда-то стоял в аптеках, но которого уже нет и в помине. Была там и парикмахерская, а перед ней весь в красных лентах столбик под стеклянным колпаком. И была там бакалейная лавка, пропитавшаяся ароматом фруктов и пыльных ящиков и запахом старухи-армянки, похожим на запах позеленевшего пенни. Городок тонул в тени канадских кедров и спелых лиственных деревьев, никуда не спешил, и где-то в городе была Сеси - та, кто Странствует.
Дядя Джон остановился, купил бутылку апельсинового сока, выпил ее, носовым платком утер лицо, глаза его прыгали вверх-вниз, как дети через прыгалку. Я боюсь, думал он, я боюсь.
Он увидел стайку птичек, рассевшихся в ряд на высоко натянутых телефонных проводах. Не там ли Сеси, не смеется ли она над ним оттуда, выглядывая через зоркий глаз птицы, перебирая перышки и напевая песенку про него? Он заподозрил Индейца в сигарной лавке. Но в этой холодной, вырезанной из дерева, табачного цвета фигуре не было жизни.
Вдалеке, словно сонным воскресным утром, он услышал звон колоколов в долине собственной головы. Он начисто ослеп. Погрузился во тьму. В его обращенном внутрь взоре проплывали белые, искаженные лица.
- Сеси! - закричал он всему и везде. - Я знаю, ты можешь помочь мне! Ну потряси меня как дерево! Сеси!
Слепота прошла. Он весь облился холодным потом, который не высыхал, а растекался, как сироп.
- Я знаю, ты можешь помочь, - сказал он. - Я видел, как несколько лет назад ты помогла кузине Марианне. Десять лет назад, разве не так. - Он стоял, весь напрягшись.
Марианна была девчушкой, неприметной, как крот, волосенки на ее голове- шарике сбивались, словно пучок корешков Марианна болталась в собственной юбке, как язычок в колокольчике, только никогда не звенела при ходьбе, а просто перекатывалась с каблука на каблук Она не отрывала взора от травы и тротуара под ногами, она смотрела вам в подбородок, если вообще различала вас, - и никогда не глядела выше ваших глаз. Ее матушка отчаивалась, что Марианна никогда не выйдет замуж или не преуспеет в жизни.
Таким образом, все зависело от Сеси. Она вошла в Марианну, как ладонь в перчатку.
Марианна запрыгала, забегала, заверещала, ее желтые глазенки заблестели. Марианна принялась покачивать юбкой, распустила волосы, и они рассыпались сверкающей накидкой по полуобнаженным плечикам. Марианна с упоением хихикала и звенела, словно развеселый язычок заливающегося колокольчика своего платья. Марианна выжимала из своего лица целую гамму - робость, задор, интеллект, материнскую радость и любовь.
За Марианной стали бегать парни. Марианна вышла замуж.
Сеси покинула ее.
С Марианной разразилась истерика: пропало то, на чем она вся держалась!
Целый день она пролежала пластом. Но привычка теперь уже захватила ее. Что- то от Сеси осталось, подобно окаменевшему отпечатку на мягком сланцевом камне, и Марианна начала отслеживать привычки, продумывать их и вспоминать, как это было, когда Сеси находилась в ней, и очень скоро уже снова бегала, и кричала, и хохотала без помощи Сеси корсет, оживленный так сказать, памятью!
После этого Марианна зажила полной жизнью.
Стоя перед Индейцем в витрине сигарной лавки и разговаривая с ним, дядя Джон теперь бешено тряс головой. В глазных яблоках проплывали десятки ярких пузырьков, из каждого в него, в самый его мозг, вбуравливались косящие микроскопические глазки.
А вдруг он так и не найдет Сеси? Вдруг ветры над полями унесли ее до самого Элджина? Уж не там ли то место, где она больше всего любила проводить время, в доме умалишенных, притрагиваясь к их умам, перебирая и переворачивая рассыпающиеся конфетти их мыслей?
С силой вырвавшись на волю в послеполуденной дали, огромный металлический свисток вздохнул и раскатился эхом, пар с шипением растекся по полотну, когда паровоз понесся через эстакады над долиной, над прохладными реками, через созревшие кукурузные нивы, как палец в наперсток входя в туннели под аркадами мерцающих блуждающим светом ореховых деревьев. Ужас сковал Джона. А что если Сеси сейчас в будке головы машиниста? Ей нравится гонять на чудовищной машине по всей округе, покуда хватает силы контакта. Рывками дергать за веревку гудка, чтобы с пронзительным свистом проноситься через погруженные в ночной сон или дневную дрему поля и луга.
Он шел по тенистой улочке. Ему почудилось, что уголком глаз он приметил морщинистую, как финик, и голую, как семечко чертополоха, старуху, парившую меж ветвей колючего боярышника, в груди у нее торчала кедровая палочка.
Кто-то пронзительно взвизгнул.
Что-то замолотило в голове. В небо взвился черный дрозд, прихватив с собой прядь его волос!
Он сделал вид, будто отвернулся от птицы.
Он услышал шум крыльев.
Он подпрыгнул и сделал хватательное движение: "Сеси!"
Вот она, птица! Она билась и кричала в его руках. - Сеси, - позвал он, глядя сквозь сложенные пальцы на дикое черное
существо. Из клюва птицы сочилась кровь.
- Сеси, я раздавлю тебя, коли не поможешь мне!
Птица издала пронзительный звук и клюнула его.
Он сжал пальцы - сильнее, сильнее, еще сильнее.
Не обернувшись ни разу, побрел он от того места, где в конце концов бросил мертвую птицу.
Он пошел оврагом, что пролегал по самому центру города. Что же там может делаться теперь, думал он. Обзвонила ли всех мать Сеси? Перепугалась Эллиоты или нет? Он шатался, как пьяный, под мышками у него растекались целые озера пота. Ладно, пусть они немного потрусят. Он бояться устал. Еще немного поищет Сеси, а потом в полицию!
На берегу ручья он расхохотался, представив себе, как засуетились потерявшие голову Эллиоты, стараясь придумать, как бы обвести его. Этого у них не выйдет. Придется им заставить Сеси помочь ему. Нет, сэр, они не могут допустить, чтобы старый дядюшка Джон до смерти обезумел.
