Мэтт Риз - Имя кровью. Тайна смерти Караваджо
Художник отдернул занавес, чтобы Лене были видны наброски композиции.
– Я пишу эту картину не так, как другие писали Мадонну Лорето. Не хочу, чтобы люди говорили: «Ах, Пресвятая Дева летать умеет! Ой, а какой у нее хорошенький домик!» Я хочу, чтобы люди прикоснулись к чистоте души Мадонны и преисполнились любовью, которую она принесла в мир, подарив нам своего Сына.
Он шагнул к ней ближе и увидел в глазах Лены ожидание. «Она знает, что я скажу. Она чувствует то же самое. Она со мной!»
– Чтобы написать такую любовь, я должен ее пережить. И я готов к ней. Потому что я люблю тебя.
Взгляд Лены заметался между изображением на холсте – незаконченным, неподвижным – и живым лицом стоящего перед ней мужчины.
– Если я когда-нибудь напишу что-то стоящее, то лишь потому, что буду думать о тебе.
Она опустила глаза и подалась к нему, коснувшись плечом его плеча:
– Но я не. Ну, понимаешь. У меня уже были мужчины.
– Я не говорил, что ты и есть Дева, – Он приподнял ее подбородок пальцем. – Я вижу в тебе образ Девы, ты воплощаешь его. Без тебя Ее не существует.
И он прильнул к ее губам.
* * *Дель Монте смотрел, как Караваджо выписывает солнечный луч на грязной ступени под ногами Мадонны. Кардинал приподнял шапочку и почесал макушку.
– Ни Бальоне, ни Академия этого не одобрят, – сказал он.
– Если бы эта картина им понравилась, я бы разрезал ее кинжалом на куски, – Караваджо наклонился ближе к холсту.
Дель Монте воззрился на полотно высотой в два человеческих роста.
– Великолепно, – прошептал он.
– Но?..
– А как же требования церкви к изображению религиозных сюжетов?
– С каких это пор вы обращаете внимание на такие вещи?
– Пойми меня правильно. Говорят, я могу когда-нибудь стать папой – но я ценю искусство как величайшее отражение Света Божия на земле.
Караваджо взял кисть в зубы и стал выбирать другую – из кувшина, стоящего у подножья его мольберта.
– Ну и что?
– У твоей Мадонны грязные ноги, Микеле. Да и вокруг глаз какие-то тени. Святой дом, на который многие папы потратили огромные суммы, здесь похож на лачугу.
– Христос был бедняком.
– Но Его Святейшество отнюдь не беден.
Караваджо потянулся, не отрывая придирчивого взгляда от последних мазков.
– Если Царица Небесная живет в нищете, Микеле, зачем людям почитать богача, который одевается в драгоценные мантии и ходит по дворцу в красных туфлях? – Дель Монте вновь уставился на картину: лицо его просияло восхищением, которое не могли затмить никакие богословские споры. – Ну ты хотя бы нимб ей нарисуешь?
– Я уж думал, вы так и не спросите, – Караваджо выудил из-под палитры циркуль.
* * *Дописав Мадонну, Караваджо сел перед картиной. Вечерело. Зимнее солнце село. Последний луч скользнул по телу Богоматери из-за края ставни, как небесная ласка. «Ничто другое прикасаться к Ней не должно», – подумал он.
В доме было тихо – Караваджо спровадил домочадцев в Болотную таверну, пообещав, что придет к ужину. Ему хотелось побыть с Ней одному, прежде чем отдавать церкви Святого Августина. Он потрогал грубый шрам на шее: «Если бы не этот шов, я бы, пожалуй, рассыпался бы, оторвавшись сам от себя, как отпоровшийся от камзола рукав». Рана на виске успела затянуться и покрыться пушком волос, но под кожей что-то пульсировало. Его тело боролось, исцеляя нанесенные раны. «Наверное, от удара в мозгу что-то разошлось – и теперь предупреждало: следующего раза не будет. В любой момент жизнь может оторваться, не дав времени объяснить, попрощаться, извиниться. Каждое слово, сказанное Лене, может стать последним».
Вот о чем рассказала ему только что завершенная картина. Всё всерьез. Мадонна – живая. Любой, кто увидит ее, узнает и о нем – даже если ему не пережить еще одной драки или еще одной болезни.
В первые годы в Риме Караваджо писал жанровые сатирические картины. Он изображал карточных шулеров, чтобы позабавить кардиналов, которым нравилось щекотать себе нервы, представляя запретную темноту таверн, заполненных простонародьем. Он написал мальчика, укушенного ящерицей, – это было предупреждение природы об опасностях любви; написал мальчика, очищающего фрукты, – поглощенный своим занятием, тот не может заметить, какими глазами смотрит на его нежную шею и тонкие пальцы возможный соглядатай. Его картины были томны, нечисты и подозрительны, как кабаки и спальни, в которых он проводил свои дни. Когда же он изменился? Что толкнуло его на путь, ведущий к Мадонне?
«Отдых на пути в Египет». К тому времени он успел прожить в Риме всего несколько лет и сам едва понимал, что за картину написал. Он изобразил Святое семейство, спасшееся от кровожадного царя Ирода и отдыхающее под звуки ангельской скрипки, с мечтательной ясностью венецианской школы. Но позднее, рассматривая полотно в галерее госпожи Олимпии Альдобрандини, Караваджо понял: он запечатлел на нем то, что хранил в своем сердце.
Мадонна, утомленная странствиями, прильнула щекой к головке ребенка. Сонный малютка Иисус ухватился за ее одеяние, будто видит во сне, как сосет ее грудь. Святую Деву он писал с Анны – подруги Меники. Она знала, что ее ждет недолгая жизнь дешевой шлюхи, но все же верила, что выход есть. В любящей, усталой Богородице Караваджо показал надежду, страх, смирение. И – любовь матери, которая знает, что ее Сын будет принесен в жертву, но готова претерпеть лишения в пустыне, чтобы сохранить Его для предначертанного. И разглядеть все это в лице продажной девки.
Анна уже год как умерла. В двадцать пять лет кожа ее утратила свежесть и чистоту, рыжие волосы потускнели и поредели. Караваджо сидел у смертного ложа, а она вспоминала о той шестнадцатилетней красавице, с которой он писал Пресвятую Деву. Когда душа Анны покинула тело, Микеле приник головой к ее груди и, сам себе удивляясь, расплакался. Многие из его знакомых потаскух исчезли с улиц – но, замечая это, он пожимал плечами, не больше. А по Анне плакал так, словно ей взамен в галерее его души появилось изображение смерти.
Караваджо дотронулся кончиками пальцев до ноги своей новой Мадонны, провел по подъему. Пора отпустить ее. Художник послал ей воздушный поцелуй и сошел по лестнице на улицу.
В Болотной таверне ему пришлось прищуриться, чтобы найти дорогу в темноте. Что-то мелькнуло у фонаря рядом со стойкой – это Лена махала ему рукой.
* * *Они пили крепкое вино с вулканического острова Искья. Лена прижималась к плечу Караваджо. Кубок в руке, круг бражничающих друзей за столом. Безудержное, необузданное веселье охватило его. Он любил всех и каждого. Напротив него Гаспаре обнимал Менику. Марио Миннити втыкал кинжал в доску между пальцами Онорио, пока не порезал тому кожу. Онорио ударил его ладонью в нос и засмеялся, когда потекла кровь. Просперо, скуля по-собачьи, принялся зализывать ранку на большом пальце Онорио.
