Евгений Войскунский - Формула невозможного
— Все понимаю, — выслушав его, заметил прокурор. — Но нужно торопиться. Вы же знаете, сроки…
— Придется брать разрешение Генерального прокурора Союза?
— Уже запросили. Думаю, еще на месяц продлят, хотя и не очень охотно, их тоже бьют. А дальше… дальше и над Генеральным есть прокурор — закон.
Эту ночь он почти не спал. Собственная судьба его не обеспокоила. Человек он в прокуратуре случайный. Годом раньше, годом позже — все равно уйдет. Но подводить он никого не собирался. Для Генерального он, понятно, не фигура, отвечать будет прокурор. Просил продлить, объясняй. Прокуратура республики, союзная…
С начальником из объединения тоже не ладно. Все будет вежливо: «Не огорчайтесь, Гасан Махмудович, случается…» А подтекст: «Несолидно, товарищ прокурор, увлеклись фантазиями. С мальчишки какой спрос… Но вы?..»
И эта Таирова… Нервничает. И в глубине души надеется. Не вызывают — может быть, все кончено. Ничего не кончено, товарищ Таирова. Ничего. Наверно, вам просто не повезло со следователем. Для него нефтяные дела все еще темный лес — не лес вышек. Настоящий, густой. Вроде Беловежской пущи.
Он проснулся с больной головой и с твердым намерением кончать. Как и что кончать, он еще не решил. Но этот день, З1 августа, должен стать переломным.
Он принял сразу две таблетки пирамеина, взял бумагу и быстро записал:
1. Обдумать дело.
2. Вторично допросить обвиняемую.
З. Принять окончательное решение («окончательное» он подчеркнул) и доложить прокурору.
4. Отдыхать.
Думать было трудно, в ушах шумело. И настроение было решительное: кончать сейчас же, немедленно. Он переставил второй пункт на место первого и поехал на завод.
В диспетчерской ему сказали, что Таирова больна, грипп. Он взял ее адрес в отделе кадров — на всякий случаи — ехать к ней, конечно, не собирался. Вышел за ворота и вдруг понял, что план развалился, что делать ему, в сущности, нечего, а впереди долгий и мучительный день.
Надо кончать. Если бы не эта болезнь, допросил бы сейчас Таирову. Ему уже казалось, что от допроса зависит все. Память услужливо подсказала, что именно он должен выяснить. Без этих сведений идти дальше немыслимо.
«Ну, что же, — сказал он себе. — В конце концов следователь имеет право…» Но дело было не в правах. Ему просто необходимо было действовать. Он, как сжатая пружина, не мог не распрямиться.
Она жила в Крепости — в самом древнем районе города. Валерий долго плутал по узким, мощенным плитами переулкам, где дома по обе стороны улицы почти касались балконами, где мальчишки катались на самокатах у построек XIV, XV, XVI веков с табличками: «Памятник архитектуры. Охраняется законом».
Наконец, нашел. Маленький двухэтажный дом — не новый, но и не старинный. Вход был самый обычный: парадное, лестница, на двери номер квартиры и даже звонок.
Валерий позвонил. Открыла женщина, уже пожилая. Поздоровалась и, ничего не спрашивая, пригласила войти. Он оказался в небольшой, очень чистой кухне, разделенной занавеской.
— Зайдите, пожалуйста, — хозяйка открыла дверь в комнату. Она с трудом говорила по-русски, но это нисколько не мешало Валерию чувствовать, что гостей здесь любят и уважают. Если бы он был просто гостем…
— Мне надо видеть Таирову… Назиму Таирову.
— Извините, она немножко кашляет, — сказала хозяйка. Она чувствовала себя виноватой.
— Я из прокуратуры. По делу.
— Да — да…
Ни испуга, ни настороженности, ни суетливой любезности. Лицо такое же спокойное и ласковое. Не поняла?..
— Назима очень переживает. Она из села, далеко за Кировабадом. В город приехала, училась. Работает — такая радость. Это несчастье… Хорошая девочка, добрая. Племянница…
— Я вас прошу быть при разговоре.
— Да — да…
Назима сидела на низком стуле у печки. Когда он вошел, встала, положила книгу. С необычной для него наблюдательностью (пружина распрямлялась) Валерий увидел все: и похудевшее лицо, и зябкое движение плеч, и название книги — «Каталитический крекинг».
— Вы болели?
— Немного.
— Немного тяжело, — вздохнула женщина. Валерий понял; болезнь была серьезной.
— Может быть, мы тогда отложим? Вам трудно.
— Нет, — сказала она. — Пожалуйста, нет.
Женщина кивнула.
— Хорошо.
Вопросы были подготовлены заранее. Он не заглядывал в бумажку и не записывал ответы. Не забыл бы, даже если бы хотел. Это было его собственное дело.
Он попросил:
— Подумайте еще раз. Припомните. Не ошиблись ли вы с задвижками. Это очень важно.
И она старательно, по — детски, нахмурила лоб — вспоминала.
— По-моему — нет, — сказала она виновато. — Я же подождала, когда температура снизилась, и потом закрыла задвижку. И открыла правую… И уж совсем потом отошла, села, взяла журнал. Задумалась, вот не помню о чем, и сразу взрыв…
Валерий поднялся. Конечно, она говорит правду. Дело не удастся кончить сегодня. И вообще неизвестно, кончится ли оно когда-нибудь. По крайней мере обвинительного заключения он не подпишет.
Он вышел на бульвар. Прямо за пожелтевшей травой газона начиналось море. Мысли ясные. Этот взрыв, 17-го, явление уникальное, на протяжении десятков лет взрывов не было. Значит и скважина, которая его вызвала, должна быть необычной. Ну да, необычной. Скажем, глубже пяти тысяч метров — таких раньше не бурили.
Или новая, с недавно открытого месторождения. Или, наоборот, очень старая. Случается, что промысловики возвращаются на нефтяные горизонты, которые эксплуатировались полвека назад. Тогда и крекинга не было… Итак, первое — скважина исключительная.
Второе условие. Вступить в строй она должна была незадолго до взрыва. Скорее всего, в этом году… Больше взрывов не было. Очевидно, вскоре после 17-го скважина перестала давать нефть, вышла из строя. Это третье. Очень хорошо. Скважин, которые удовлетворяли бы всем трем условиям, наберется, наверное, не так уж много.
Валерий хлопнул в ладоши. Хорошая или плохая, но это уже система. Вспомнил Левина: «Неизвестное науке — это же очень серьезно, это же чрезвычайно!» Стоп, не увлекаться. И все-таки лед тронулся, тронулся, господа присяжные заседатели…
* * *Он научился экономить минуты. Знал наизусть расписание электричек, места остановок служебных автобусов, приспособился ездить на чем придется, даже на подводах. И все равно времени не хватало. Дни исчезали, просачивались сквозь пальцы, терялись в бумагах, в пробах, в беготне.
Он понимал, что до срока не успеет. А дальше? Выход был один: не думать. Вертеться в колесе ежедневных дел. Вставать в пять. Без четверти шесть выходить из дому. В электричке читать сегодняшние газеты и брошюры. На промысле — листать паспорта скважин, наблюдать за взятием проб. Везти очередную партию в лабораторию. Забегать или звонить в прокуратуру. Вечером — книги и центральные газеты, их приносят в конце дня.
