Сэмюэл Дилэни - Далгрен
Он кивнул.
— Довольно суетливая ночь.
Что-то в ее лице сопротивлялось усмешке.
— Как... твое имя?
— Ланья Коулсон. А твое — Кидд, верно?
— Нет, мое имя не Кидд! Я не знаю, как меня зовут. Я не могу вспомнить своего имени с тех пор, как... не знаю. — Он нахмурился. — Думаешь, безумие?
Она приподняла брови, свела руки вместе (он помнил остатки лака; значит, она перекрасила их сегодня утром: ее ногти были зелеными, как ее же глаза), чтобы повертеть в них гармонику.
— Кид — это так меня пытался Железный Волк называть. А девушка в коммуне попыталась добавить еще одну «д». Но это не мое имя. Я не помню своего проклятого имени.
Вращение остановилось.
— Это похоже на безумие. Я забываю и другие вещи. Тоже. Что ты думаешь об этом: — и тоже не знал, как истолковать свою нисходящую интонацию.
Она сказала:
— По правде говоря, не знаю.
Он сказал, перейдя мостик молчания:
— Но должна же ты думать хоть что-то!
Она сунула руку в свернутое рулоном покрывало и вытащила оттуда... блокнот? Он узнал обуглившуюся обложку.
Закусив губу, она принялась лихорадочно листать страницы. Внезапно остановилась и протянула блокнот ему:
— Среди этих имен есть твои?
Имена, записанные шариковой ручкой и аккуратными печатными буквами, заполняли две колонки:
Джофф Риверс Артур Пирсон Кит Даркфетер Эрлтон Рудольф Дэвид Уайз Филлип Эдвардс Майкл Робертс Вирджиния Коулсон Джерри Шэнк Хэнк Кайзер Фрэнк Йошиками Гарри Диш Гарольд Редвинг Элвин Фишер Мейделин Терри Сьюзан Морган Присцилла Мейер Уильям Далгрен Джордж Ньюман Питер Уэлдон Энн Гаррисон Линда Эверс Томас Саск Престон Смит— Что это за хрень? — спросил он, расстроенный. — Тут написано Кит с этой вот индейской фамилией[1].
— Значит, это все-таки твое имя?
— Нет. Нет, это не мое имя.
— В твоей внешности есть что-то индейское.
— Моя мать была из этих проклятых индейцев. Не отец. Это не мое имя. — Он снова посмотрел на листок. — А вот твое имя здесь есть.
— Нет.
— Коулсон!
— Это моя фамилия. Но зовут меня Ланья, а не Вирджиния.
— А среди твоих родственников была Вирджиния?
— Мою двоюродную бабушку звали Вирджилия. Серьезно. Она жила в Вашингтоне, округ Колумбия, и я видела ее всего один раз, мне было тогда семь или восемь. Ты помнишь имена кого-нибудь из своих близких? Отца, к примеру?
— Нет.
— А матери?
— ...только как они выглядят, но... это все.
— Сёстры или братья?
— ...никогда не было.
Помолчав, он покачал головой.
Она пожала плечами.
Он закрыл блокнот и заговорил, подыскивая слова:
— Давай притворимся... — и задумался, о чем говорилось в следующем после списка словесном массиве, — будто бы мы находимся в городе, в заброшенном городе. И он, значит, горит. Электричество везде отключено. Телекамеры и радио сюда попасть не могут, так? Поэтому все снаружи о нем забыли. Никаких вестей из него не исходит. И в него тоже ничего не попадает. Притворимся, будто все в нем окутано дымом, окей? Но теперь и огонь уже не виден.
— Один дым, — сказала она. — Притворимся...
Он моргнул.
— ...будто мы с тобой сидим в сером парке, а вокруг серый день серого города. — Она нахмурилась, глядя в небо. — Совершенно обычный город. Воздух здесь ужасно грязный. — Она улыбнулась. — Мне нравятся серые дни, дни вроде этого, дни без теней... — Она заметила, что он воткнул свою орхидею в бревно.
Прикованная к коре, его кисть покачивалась в окружении лезвий.
Она встала рядом с ним на колени:
— Я скажу тебе, что надо сделать. Давай снимем это! — Она дернула застежку у него на запястье. Его рука дрожала в ее пальцах. — Вот. — И рука освободилась.
Он тяжело дышал:
— Это... — он смотрел на оружие, все так же зафиксированное в трех точках, — ...очень злая вещь. Оставь ее здесь, к чертям.
— Это инструмент, — сказала она. — Он может понадобиться тебе. Просто знай, когда использовать его. — Она поглаживала его руку. Его сердце успокаивалось. Он вздохнул снова, очень глубоко.
— Знаешь, тебе стоило бы меня опасаться.
Она моргнула.
— Я опасаюсь. — И села на корточки, подавшись назад. — Но некоторые из тех вещей, которых боюсь, я хотела бы попробовать. Других причин находиться здесь нет. А что, — спросила она, — происходило с тобой в тот момент?
— А?
Она дотронулась до его лба тремя пальцами и продемонстрировала ему поблескивающие подушечки.
— Ты вспотел.
— Я был... как-то вдруг очень счастлив.
Она нахмурилась.
— Я думала, ты перепуган до смерти!
Он прочистил горло, попытался улыбнуться.
— Это было как... ну, неожиданно почувствовать счастье. Я был счастлив, когда вошел в парк. А потом вдруг просто... — Он гладил ее руку в ответ.
— Хорошо, — рассмеялась она. — Звучит неплохо.
Его зубы были тесно сжаты. Он расслабил челюсть, и пробормотал:
— Кто... что ты за человек такой?
Ее лицо раскрылось одновременно удивлением и досадой:
— Что ж, посмотрим. Замечательная, очаровательная — в восьми — в четырех фунтах от того, чтобы быть сногсшибательно шикарной... так мне нравится себе говорить; всякие там семейные деньги и социальные связи. Но в данный момент я против всего этого бунтую.
— Окей.
У нее было маленькое, почти квадратное, совсем не шикарное лицо, но оно было милым.
— Похоже, так оно и есть.
Насмешливость ушла из ее лица, оставив одно удивление.
— Ты мне поверил? Да ты лапочка!
Она вдруг поцеловала его, в нос, и совсем не выглядела смущенной; скорее, как если бы она выбирала момент для какого-то важного телодвижения:
А именно, взять гармонику и осыпать его градом нот. Они оба рассмеялись (его смех скрывал изумление, и он подозревал, что это заметно), и она сказала:
