Роман Суржиков - Без помощи вашей
– Но тот, кто повелевает этими людьми, находится не здесь, – медленно произнес Эрвин. – Вы понимаете это, Джемис?
– Пойду ли я за вами в Фаунтерру?.. – спросил воин и усмехнулся. – Куда понадобится, милорд. Хоть на Звезду.
Эрвин спросил:
– Что вы сделали с Хойтом? Тем осажденным городом, где начался мор?
– Мы не штурмовали его. Когда горожан осталась горстка, они поняли, что наши мечи милосерднее мора, и отперли ворота. Мы послали внутрь всего один отряд с факелами.
– И сожгли город?
– Дотла, милорд. Катапультами метали смолу и масло, чтобы горело жарче. Ров засыпали известью, а поверх – землей. Когда закончили, остался ровный пустырь с огрызками стены.
– Полагаю, мор на этом прекратился?
– Да, милорд.
– Когда вернемся, мы сделаем здесь то же самое. А сейчас – в Первую Зиму.
Джемис оскалился по-волчьи:
– За смолой и катапультами?
– Именно.
– Милорд, думаете, его светлость поверит нам?
– Должен, – твердо сказал Эрвин, однако на уме было совсем иное. Нечего ждать помощи от отца. Так было всегда. Но с вашей помощью, отец, или без нее, я все равно сделаю то, что должно быть сделано.
Монета
– Паула Роджер, еще винца, а?
Хозяин гостиницы слащаво улыбался. Хармон заглянул в кувшин, на дне которого оставалось печально мало жидкости, и кивнул.
– Да, винца хорошо бы.
Хозяин махнул служанке, и на столе возник второй кувшин.
– А не нужна ли тебе, Хармон Паула, компания? Одному пить – богов гневить, верно?
Компания Хармону была нужна, и больше, чем хозяин мог себе представить. За последние полмесяца торговец ни с одной живой душой не сказал больше пары слов. Ночами просыпался и всерьез подумывал над тем, не завыть ли на луну. Волкам оно помогает, может, и Хармону облегчит душу?..
– Так что же, я к тебе присяду, друг-торговец? Расскажешь мне, где монетка живет. Авось, и я в те места наведюсь!
Нет, как ни хотелось Хармону побеседовать, хозяин гостиницы не подходил: был он слишком весел и разухабист. Неуместно это, против шерсти. Хармон покачал головой.
– А жаль, жаль!.. – протянул хозяин. – Мор закончился, люди схлынули. В столицу многие укатили на владыческую помолвку. Скука теперь здесь, хоть мух лови…
Хармон сказал:
– Рад бы поговорить, друг, да сейчас не могу. Надо одно дельце обдумать. В будущий раз побеседуем.
Не будет больше никакого раза – это торговец знал наверняка. Ни в коем случае не стоит еще появляться здесь. Даже и сейчас приехать, пускай на день, было глупостью.
Тогда, схватив Предмет и деньги, Хармон опрометью поскакал в Лабелин. Задержался лишь для того, чтобы умыться в ручье и сменить лохмотья на новый кафтан. Он уповал на то, что монахи не станут искать его в городе так быстро: они могли рассчитывать на скорость обоза с фургонами, женщинами и ранеными. Хармон был один, верхом, здоров. Не атакованный никем, он примчался на рельсовую станцию и взял билет на ближайший поезд. Тот шел в Маренго.
В Маренго торговец задержался ровно на столько, чтобы купить другую одежду – дешевые штаны, сорочку и куртку, что подошли бы неудачливому ремесленнику – да еще новый билет. В тот же день Хармон укатил на юг Короны, в Джулианум, а оттуда – в Сердце Света герцогства Надежда, потом в Алеридан, а оттуда – обратно в Землю Короны, в Фаунтерру. В каждом городе он проводил не больше полудня, не отдаляясь от станций, что хорошо охранялись имперской алой гвардией. В каждом городе менял одежду, выбирая всякий раз невзрачную, малоприметную. Не тратя времени, покупал билет на тот поезд, что уходил в ближайшие часы – куда бы тот ни направлялся. Путешествовал всегда третьим классом – самым дешевым: две-три елены за билет, тридцать-сорок человек в вагоне. Под шорох каучуковых колес дни сменялись ночами. Он засыпал, взобравшись по лестничке на верхний ярус вагонной койки. Просыпался там же среди ночи, слушал сопение соседей и изо всех сил старался не думать ни о чем. Это не удавалось, он думал и хотел выть. Такой роскоши среди спящего вагона он не мог себе позволить – в лучшем случае, тихо всхлипнуть раз-другой. Проходило время, и он засыпал вновь, и вновь просыпался. На несколько часов сходил на твердую землю, переодевался, отдавал первому попавшемуся нищему прежнее шмотье – и снова садился в вагон. Лишь черный камзол с вышитым серебристым нетопырем Ориджинов, заштопанный и выстиранный Луизой, Хармон бережно возил за собой. Сам не знал, зачем. Это была слишком приметная вещь, чтобы надеть ее.
В Фаунтерре он подумал, что, пожалуй, уже достаточно запутал следы. Сколь ловки бы ни были монахи, никаки они не смогли бы проследить столь запутанный клубок пройденных путей. На всякий случай, взял еще один билет и тронулся в путь. Он даже не заметил, куда именно направляется поезд, и лишь по случайному разговору попутчиков понял: состав идет в Лабелин. Хармон проклял себя за невнимательность и сошел на первой же станции. Связываться с поездами больше не хотелось. В его памяти они состояли в слишком уж близком родстве с образом Полли. Наверное, от того в вагонах так скверно спалось.
Он нанял карету с извозчиком и парой охранников и двинулся на запад, к Альмере.
– Хорошо бы выехать на Серединный тракт – это лучшая дорога на запад, – посоветовал извозчик. – Надо пересечь Ханай, а затем взять южнее, тогда выйдем на него. Я знаю недорогую переправу в одном городке.
Хармон дал себя уговорить, и они прибыли в местечко с переправой. То оказалась Излучина.
Сейчас, сидя в знакомой издавна гостинице – той самой, где бесконечные три месяца назад Хармон получил письмо от графа Виттора, – он не хотел врать себе. Не случайно он оказался здесь, вовсе не случайно. Не в Серединном тракте дело и не в дешевой переправе. Дело – в тоске. Она грызла его день за днем, и еще сильнее – ночь за ночью. Жизнь переменилась. В новой жизни были поезда, золото и Светлая Сфера, отчего-то не греющая грудь. В прежней остались люди. Все, с кем Хармон провел столько лет подряд, сделались его врагами… либо мертвецами. Без них становилось по-собачьи одиноко. А пуще всех – без Полли. О ней страшно было даже думать. Подумаешь – и взгляд натыкается на острие болта, торчащее из девичьей груди. И чувство такое, будто торчит оно в тебе самом.
Причем здесь Излучина? Хармон не знал. Лишь смутно ощущал, что этот город может каким-то чудом исцелить его. Здесь все началось – возможно, здесь и должно окончиться?.. Тут он впервые увидел Полли – может быть, сумеет и позабыть ее? Мала надежда. Даже не надежда, а… Ну, нельзя же так дальше! Сколько можно грызться! Не виноват же я! Не виноват…
– Друг Хармон, – сказал человек, остановившийся у его стола.
Торговец подумал было, что снова липнет к нему докучливый хозяин гостиницы. Поднял голову, уже готовя на языке подходящее ругательство, и ахнул. Над ним стоял отец Давид.
– Отче!.. Какой судьбою! Быть не может!..
Хармон схватил его за руку и усадил за стол. Вот кто ему был нужен! Вот человек – может быть, единственный во всем подлунном мире – с кем стоило сейчас поговорить!
– Рад видеть тебя, Хармон Паула. Доброго тебе здравия, – радушно сказал Давид. Голос, впрочем, звучал устало.
– Ты не представляешь, отче, насколько я тебе рад, – сказал Хармон. Не то утверждением, не то вопросом добавил: – Ты жив?..
– Как видишь. Мор не справился со мною. К сожаленью, как и я с ним. Он взял всех, кого хотел, и с тем ушел.
Хармон не хотел говорить про сизый мор – и без того на душе тоскливо. Дабы свести в сторону, он стал рассказывать, что повидал в Маренго, Сердце Света, Алеридане и Фаунтерре. Он не видел, правда, почти ничего, кроме станций да вагонов. Зато слышал кое-что о летних играх, будущей помолвке владыки и свершившейся недавно ссоре императора с герцогом Альмера. Хармон принялся излагать все это, и на полпути понял, что слова выходят серыми и пустыми.
– У тебя ведь не это на душе, – догадался отец Давид.
– Не это, – сознался Хармон.
– Расскажешь?
– Сложно это, отче.
– Попробуй. Я пойму.
Нет, отче, не поймешь, – с горечью подумал Хармон. Что я могу сказать тебе? Я украл святыню и убил женщину. Даруй мне прощение, отче! Какой священник сможет это простить?
– Совсем сложно, отче… Может быть, ты расскажи сперва? Я вижу, что и у тебя на душе не легко.
Глаза Давида были усталы и печальны.
– Правильно видишь. Так и есть.
– Из-за мора? Много смертей повидал?
– Много… – морщины глубже врезались в лицо Давида. – Мор собрал большую жатву. Но и после него кое-что случилось.
