Юлия Остапенко - Смола
Бабы заржали — дружно, испуганно. Они болтали без умолку весь день, с того мгновения, как чужак молча вышел из трактира, ничего не взяв. И какую же ерунду болтали…
Хельга нажимала, ворот скрипел, будто стонал.
— А глазёнки-то у него всё же это, ничего… ясные!
— Так что ж ты его на сеновал не позвала? Нечасто случай выпадает, с этим-то, а?
И снова — взрыв истеричного ржания. Господи…
Дно полной кадки стукнулось о край колодца.
— А ну заткнитесь, дуры! — свирепо бросила Хельга. — Вы что, совсем ума лишились, сколько его там было?! Он же из этих! Это бес, укравший наших мужей, наш покой! А вы только и думаете о том, каков он без штанов!
Бабы ошарашенно примолкли. Потом захихикали.
— А что, Хельга, ты-то его ближе всех видела. Как он на тебя смотрел? А?
— Никак, — отрезала она. — Вовсе не смотрел.
— Ну-у, сама-то уже три года без мужика…
— Конечно, кто на неё позарится-то, — обронила толстощёкая повариха Роза. Муж Розы лишился ноги на одной из старых войн, а потому, когда проклятые чужаки стали забирать в услужение их мужчин, остался с ней, в её доме, её постели.
Хельга остановилась. Поставила ведро на землю. Развернулась, молча подошла к Розе. Та побледнела, попыталась приподняться, не зная, чего ждать. Хельга опустила голову, вытянула шею и смачно плюнула в ведро поварихи, стоявшее у той меж ног.
Бабы онемели; Хельга успела подобрать своё ведро и пройти несколько шагов, прежде чем они разразились бранью. Пусть их. Дуры же…
Только дойдя до края колодезной площади, Хельга увидела Ингрид. Та стояла на обочине, с пустыми вёдрами. Её сын, мальчик пяти лет, увидел Хельгу и тут же спрятался за юбку матери. Та не глядя обхватила рукой его светловолосую голову.
Хельга смотрела ей в лицо ещё какое-то время, потом отвела взгляд и побрела дальше.
Её дом — их с Кристианом дом — стоял на окраине, так что воду таскать было далеко, и Хельга всегда успела выдохнуться. Она поставила ведро в сенях, вошла в горницу, придерживаясь за стену, с опаской опустилась на скамью, тронула ноющу поясницу, с мукой думая, что в ближайший час никак не поднимется…
И взметнулась на ноги мгновением позже, лишь только увидела чёрного чужака, сидящего за её столом.
Он сразу встал и шагнул к ней.
Хельга вскрикнула, отпрянула, упёрлась спиной в стену. Вскинула руки, зажала пальцами глаза, по-детски надеясь, что, когда она откроет их, он исчезнет.
Ходили слухи, что тот, кто долго смотрит на чужака, может увидеть его настоящий облик. Однако когда твёрдая рука взяла её за запястье, оторвала ладонь от лица — Хельга поняла, что люди всё же врут. У него по-прежнему было обычное лицо.
Человеческое, да. Хотя нет — лицо твари, не очень умело прикидывающейся человеком.
— Молчи, — сказал чужак. — И слушай меня. Ты хочешь вернуть своего мужчину?
Голос у него был сиплый, с присвистом, со странными звуками меж слов — человеку такого никогда не выговорить. Речь твари, прикидывающейся человеком… не очень умело.
Но это уже не имело никакого значения, как и могильный холод, которым веяло от прижимавшегося к ней тела — важно было, что он сказал. Ноги Хельги подкосились, она рухнула обратно на скамью, вскинув лицо с широко раскрытыми глазами.
— Что? — прохрипела она.
— Ты хочешь вернуть своего мужчину?
— Да… Да! — Она справилась с пересохшим горлом, и уже могла кричать, и кричала: — Да! Да, хочу!
— Он вернётся к тебе, — сказал чужак, глядя на неё глазами, в которых плавали пятна жжёной смолы. — Если ты убьёшь того, кого ненавидишь больше всех на свете.
Хельга на миг онемела. Потом слабо мотнула головой, почти уверенная, что ослышалась.
— Ч-что… что вы сказали?..
— Он вернётся к тебе. Если ты убьёшь того, кого ненавидишь больше всех на свете.
Слово в слово повторил. Будто наизусть. Или будто знает совсем немного фраз на её языке — только эти.
— Кого… ненавижу… кого ненавижу? — растерянно повторила Хельга. — И… только?
— Да.
Она прерывисто вздохнула, вздёрнула подбородок.
— Что вам с того?
Он просто смотрел на неё, не собираясь ничего объяснять. Хельга какое-то время глядела ему в глаза, потом потупилась. Никогда она не слыхала, чтобы чужаки приходили к соломенным вдовам и заключали с ними сделки… да ещё такие… странные.
— У тебя есть время до ночи, — сказал чужак и вдруг, рывком наклонившись, зажал ей рот с такой силой, что Хельге показалось, будто у неё вот-вот хрустнет челюсть. Она хотела зажмуриться, но вместо этого лишь распахнула глаза шире, не в силах вынырнуть из мутного белого лица, такого обманчиво человеческого.
— И молчи, — проговорил он.
Она кивнула, но он уже отпустил её и шёл к выходу. Мгновение Хельга сидела, не в силах пошевелиться, потом снова вскочила и крикнула:
— Кто вы?
Чужак обернулся. И сказал — без тени улыбки:
— Можешь считать меня дьяволом.
Кого я ненавижу… кого я больше всех ненавижу?
Она знала ответ на этот вопрос. Давно уже знала. Просто думала об этом не как о ненависти. Как о чём-то другом. А теперь — да не всё ли равно? Верёвку она намотала на руку, от запястья до локтя. Идти пришлось через всю деревню, и Хельге не хотелось привлекать лишнего внимания. Впрочем, бабы у колодца её увидели и громко забранились, но она даже не обернулась.
Если чужак сказал правду, то ещё до ночи она увидит своего Кристиана, а больше её ничто не заботило. Никогда.
Домик Ингрид тоже стоял на отшибе, только с другой стороны. Она перебралась туда после смерти родителей, и это было её решение — хотя чего только Хельга потом не натерпелась, когда на неё посыпались упрёки в том, что-де мало того что мужа у хорошей женщины увела, так ещё из дому бедняжку выгнала. Кристиан говорил, чтобы она не смела слушать этих дур. Она и не слушала. Тем более что сама Ингрид ничего не говорила. Вообще. Ни об этом, ни о другом… даже когда у неё родился сын. Сын Кристиана. Она и этого не говорила, да и начало беременности как раз совпало с разрывом, но… всё было ясно без слов. При одном только взгляде на этого мальчика. Губы, волосы, глаза — всё отцовское. Кристиан ходил потом к Ингрид один раз. Долго сидел. С тех пор только приносил деньги и игрушки для сына, которые сам выстругивал из дерева. Получалось красиво, затейливо. Ингрид раскрашивала их разноцветной глазурью, и ни у одного ребёнка в деревне не было таких игрушек. Кристиан потом смотрел на своего мальчишку, возящегося с ними в пыли — издалека, — и улыбался. И Ингрид улыбалась тоже.
А Хельга смотрела на них и ненавидела, ненавидела…
